– Вот видите? Есть черная струна, свитая из хвоста могучего жеребца, а с белой ну как же будет красиво!

– Ну пойдем же, паренек, – согласился старик. – Здесь неподалеку я знаю постоялый двор, и там ты мне расскажешь свои сказки.

– Я много знаю сказок, меня научил им почтенный улигершин Очир, – подтвердил Мунхэбаяр и потянул коня за повод, что сделали и его спутники, не садясь в седла своих замухрышек.

Белая кобылица с девочкой Аяной и стригун последовали за ними. Они шли молча, а старик – еще и насупившись и глядя в землю.

– Очир? – произнес он наконец в раздумье. – Очир Модонов?

– Да! – обрадовался юноша.

Они пошли дальше, и он не понял, почему его новые знакомые обошли стороной большую войлочную юрту, в которой наверняка можно заночевать. От нее тянуло теплом и уютом, наваристым бухлеором, сквозь дымовое отверстие вился мечтательный легкий дымок, словно родной родовой дух. Они шли навстречу городу и сгущающейся темноте. Спутники Мунхэбаяра, так и не назвавшиеся ему, но называемые им мысленно Булатовыми, остановились у большой полутораэтажной избы с крытым двором, и старик произнес:

– Здесь и заночуем. Как же, паренек, тебя зовут? Моего внука, например, зовут Зоригто. Он настоящий смельчак и хочет стать военным. Мы надеемся найти в Верхнеудинске военное училище нового образца. Там мой внук разучит красноармейские песни.

В последних словах грозного старика прозвучала ирония. Внук Зоригто, очевидно, был знаком с нею и в ответ смешливо хмыкнул. Мунхэбаяр же, услышав слово «песни», встрепенулся.

– Меня зовут Мунхэбаяр Ринчинов, и я из Баргузина. Я направляюсь в Верхнеудинск как раз учиться песням.

– Надо же, – все с той же легкой иронией отозвался старик. – Однако пока мы не вошли сюда, я скажу тебе вот что. Это русский постоялый двор, и я решил в нем остановиться именно потому, что здесь меня не спросят, какого я роду-племени. Для русских наши люди все на одно лицо. И я тебя, Мунхэбаяр Ринчинов, прошу как мужчину – прошу не называть меня Чагдаром Булатовым, хотя я и не могу сказать тебе, что ты очень сильно ошибся. Зови меня Балта, то есть зови меня убгэн эсэгэ, а держи в голове, что я Балта. И этим ты сослужишь мне верную службу. Обо всем остальном позже.

Он потянул коня за повод, и они вошли через незапертые ворота в дощатый крытый двор, со всех сторон окруженный амбарами, конюшнями и другими постройками, баней, топившейся по-черному. Подкованные конские копыта оставили на светлых сосновых досках сырые ошметки жирной черной грязи, что несколько смутило путников. Но тут на крыльцо вышел рослый красномордый мужик с широкой, как лопата, рыжей бородой, и Мунхэбаяр с ужасом зажмурился. Подобных людей он еще никогда не видел. Однако же спутники его глядели на мужика смело. Он несколько минут стоял в раздумье и наконец произнес:

– Мэндэ, братья! Вы хотя бы по-русски говорите?

– Здравствуйте, – отозвался Чагдар-Балта. – Я говорю.

– Вы что, товарищи братья, не знаете, что здесь рядом есть юрта? Вам может прийтись не по нраву русская пища. Или вы казаки? И вообще, я гляжу на вашу белую кобылу, вы, часом, не белоказаки? Тогда я не смогу принять вас, уж извиняйте, как можете! Сейчас власть красных. Я сам, конечно, за людей, но из-за вас, однако, не хочу лишаться жизни.

– Послушайте, уважаемый, – откликнулся Чагдар-Балта, а Мунхэбаяр, не понимавший вполне русской речи, хотя отец и дал ему навыки, пытался понимать интонацию, – начну с того, что мы не белоказаки, а чабаны. И я так стар, что за время жизни научился языку русских. Белую кобылу со стригуном мы поймали в степи и ведем в Верхнеудинск в дар новой республике бурят-монголов. От этих лошадей может пойти хорошая порода. А еще мои внуки захотели учиться на красноармейцев, что и заставило нас направиться в город. А почему мы не пошли в юрту, это наше дело, потому что наша республика. Мы не пошли, потому что мне надо приучить внуков, знавших одну степь, не дичиться перед русской пищей и такими особняками, как твой.