Стоял на исходе благодатный сентябрь, и всем стало ясно, что в сторону Верхнеудинска они теперь двинутся не раньше весны, а если точнее, то в мае-июне. Когда насушат борсо, когда поднимутся травы и овечки побегут бодро. К этой поре, по всему, появятся в Онтохоное и первые младенцы.

Сколько же младенцев? А получилось так. Тумэн и Аюрзана в один из дней на утуге, с которого давно была свезена трава и нарастала новая, пасли своих овец, и мудрая Аюрзана вдруг сказала мужу: «Что-то мне сегодня неможется. А посмотри-ка, сколько овец у каждого хусы? Заведи себе еще одну жену. Ну, например, Донгарму, она такая нежная и покорная, она совсем другая, чем я. И у нее никогда не было еще детей. И у моей племянницы Саруул не было еще детей. Я очень не люблю, когда кто-то страдает. Если ты одаришь Донгарму и Саруул своим вниманием, на их лицах заиграют улыбки, они станут ждать красивых и умных детей, похожих на отца».

Тумэн выслушал ее внимательно, и пусть не тотчас, а спустя сколько-то дней, но согласился. И сказал еще, что и Солбону пора обзавестись бездетной. После этого немногословного разговора вечером Аюрзана шепнула Донгарме: «Ты завтра отправишься пасти овец с моим мужем. Оденься чище, он подарит тебе свое внимание». Донгарма сидела за прялкой и пряла белую шелковистую овечью шерсть. Она остановилась на минутку и прошептала Аюрзане: «Спасибо». И продолжила свою работу. Аюрзана при этом не выразила каких-либо чувств, а скользнула из полутьмы юрты на освещенное солнцем приволье. Встретившаяся ей при этом Долгеон про себя отметила ее таинственную улыбку. Губы у Аюрзаны были тонкие, словно медный народившийся месяц, и чуть приподняли свои уголки.

И вскоре весь Онтохоной оживился в таинственной и безмолвной радости. И даже Нима в одно туманное утро октября поймал на краю леса юную и гибкую Сэсэг, собиравшую для домашнего очага сосновые шишки, крепко прижал ее к громадному сосновому стволу и сказал, что теперь она – его. И от страха Сэсэг с этим согласилась.

Так продолжают свой род дети природы. А что же происходило в это время в столице новорожденного Советского Союза? Там возникло общество «Долой стыд!». В Верхнеудинске одна художница, вернувшись из поездки в столицу, рассказывала друзьям: «В Москве появились нудисты – это те, кто ходят всюду голышом. Кто-то хохочет до слез, глядя на них, кто-то плюется. Старухи говорят: “Апокалипсис! Конец света!” – и растерянно спрашивают у прохожих: “Что же это? И нас заставят раздеться?” В вагон трамвая, в тесноте которого стояла я, вошла на остановке немолодая голая пара. Ничего, кроме красных полотнищ от бедра к бедру, на них не было. На полотнищах красовались белые надписи “Долой стыд!”, и, проходя по трамваю, мужчина и женщина терлись о стоящих пассажиров».

Идейным вдохновителем общества «Долой стыд!» был близкий друг Ленина и Троцкого Карл Радек. Он возглавлял марши снявших одежду у древних стен Кремля: «Во главе шествия банного вида шел большевик со стажем, любимец Ленина, Карл Радек. Впрочем, он и по квартире разгуливал совершенно обнаженным, пугая малых детей родной сестры, с которой жил…»

А наш Мунхэбаяр Ринчинов мечтал о городе как о святом месте образования и культуры! Может быть, вся эта революционная вакханалия не докатится до столицы Бурят-Монголии?

Весной, когда со степи сошел последний серый снег и земля украсилась первоцветами, Тумэн сказал Ринчину, когда они остались вдвоем:

– Мы еще задержимся в Онтохоное. У нас ожидается прибавление. Однако убгэн баабай просил нас отправить в город твоего хубушку. Я посажу парня на коня Солбона, и мы съездим с ним в Умхей. Присмотрим ему стригуна-двухлетку. Пусть он на нем доберется до города. У меня есть золотой слиток. Я хочу расстаться с ним, как с приметой моей былой жадности. Отчего же мы с Солбоном минувшим летом заразились и заболели? Оттого, что я открыл деревянную шкатулку, в которой хранились украшения наших женщин, и достал золото. А, видимо, шкатулки касались руки умирающих. И я после этого даже не помыл рук! Заболев, я рассказал эту историю Солбону. И мы решили, что поскольку будем умирать и сами перед смертью подожжем наше жилище, то надо положить золотые украшения в жестянку из-под китайского чая, в огне они расплавятся в слиток. И кто-нибудь найдет его с пользой для себя. На днях я побывал на месте былого огня. Снег там, на углях, сошел раньше, чем где-либо. Видел почтенные кости нашего баабая. Я посетил это место, чтобы найти жестянку и слиток в ней и обменять это в Умхее на лошадку и седло для Мунхэбаяра. Сухэ сэбэрээр, честно, это не краденое золото, и пусть оно пойдет на хорошее дело. Промолчим же перед всеми о том, где я его нашел, Ринчин!