Он обнажил свой тяжелый и крупный шодой настоящего воина, слился с Долгеон, а потом они поскакали к убитым животным.

Почувствовав себя настоящим мужчиной, Ринчин задумал про себя: после женитьбы он вступит в партию большевиков. Когда красноармейцы провожали его к родным, они сумели внушить храброму ветерану партийно-ленинско-троцкистские идеи.

Целый месяц носила Аюрзана к тропе Модоновых куски вареной изюбрятины. А на шесте висела серая тряпица, потом появилась и вторая, извещающая о болезни пришлецов. Однако мясо исчезало вместе с берестяным жбаном овечьего молока, диким луком, вареными грибами, завернутыми в большой лист лопуха. У шалаша вился дымок костра, вселяя надежду.

Ранним утром после ночи полнолуния, подоив спокойных, привыкших к ней овец, Аюрзана подошла к тропе, ведущей к шалашу невольных отшельников, и взволновалась. Рядом с местом, куда она всегда клала еду, сидел Тумэн. Он очень похудел, на лице сильнее обозначились монгольские скулы, а на высоком лбу под стареньким малгаем появились новые морщины. Он встал и поздоровался, заметно волнуясь сам.

– Извините меня, уважаемая Аюрзана, – сказал он на это. – Я так давно не видел женщин.

– Вы очень похудели, уважаемый Тумэн, – обеспокоенно откликнулась Аюрзана. – Наверное, мы мало давали вам пищи?! Теперь с ней у нас стало налаживаться. Представляете, вчера Ринчин подстрелил хозяина, матерого медведя. На вашем Хара, спасибо вам за него, он отправился на новую охоту вместе со своей Долгеон. И вот, они увидели хозяина, который очень рассердился на них. Ринчин выстрелил ему в один глаз, потом в другой, потом в ухо. И три раза попал. Мы едва дотащили могучую тушу к себе. Очень много плакали, просили извинения у духа хозяина тайги. А что, если убитый был самый главный хозяин?! Мы провели все необходимые обряды и надеемся, что он доволен. Я принесла вам большую вареную лопатку. Я рада, что вижу вас, и мы готовы выполнить все ваши просьбы.

Тумэн выслушал Аюрзану с легкой рассеянной улыбкой и сказал в ответ:

– Все не так просто, уважаемая. Убгэн баабай пришел к нам и выходил нас. Мы, когда устроились и отдохнули, вместо прилива сил получили жестокую лихорадку. Если бы не он, нас бы уже не было среди живых. Я нахожу, что путешествующий лама направил нас на его поиски очень прозорливо. Но вчера случилось непредвиденное. Убгэн баабай стал жаловаться на слабость. А может быть, он ее испытывал и раньше, но мог утаивать от нас. Он прилег, стал рассказывать нам сказку и уснул. А утром оказалось, что душа его уже отошла. Я уверен, она направляется в царство нирваны. Убгэн баабай заслужил это.

– Заслужил! – воскликнула Аюрзана после продолжительного молчания, потрясенная горестным для онтохонойцев известием. – Убгэн эсэгэ столько сделал нам добра! Он всегда внушал нам бодрость и силы, будучи сам в почтенных летах.

– Мы сожжем ненужное ему тело вместе с вещами и шалашом. Мы так поставили его, чтобы искры не пали на лес. Мы думали, что живем последние дни, и только размышляли, как отослать убгэн баабая обратно, и не заразился ли он от нас, и кто же сожжет нас, и уже решили, что на излете дыхания сами запалим наше жилище.

– Как тяжело слышать все это! – вздохнула Аюрзана.

– Так слушайте, уважаемая Аюрзана, дальше, что мы продумали еще при жизни нашего баабая. Он сказал, чтобы мы остались среди вас, в чьей порядочности он убедился. Он сказал, что, уходя к нам, оставил ценные вещи в своем шалаше. Это его письменное размышление о Пустоте и Пустотности, которое он просил передать знакомому ламе из Янгажинского дацана, с которым они однажды вели беседу об этом. Убгэн баабай пять зим назад, зимой же, жил в Кяхте в доме именитого купца Чагдара Булатова из Тунки. И тогда же составил свое размышление. Потом, в шалаше его хранятся десять золотых империалов, что подарил ему купец Чагдар Булатов. Эти деньги он просил израсходовать так… Началось с того, что убгэн баабай попросил передать Хара искалеченному на германской войне Ринчину. Я же сказал, что ни за что не отдам своего благородного коня никому. Это было, когда мы с сыном стараниями баабая пошли на поправку.