Ринчин, произнеся: «Долгеон», еще не знал, что размышления и сон минувшей ночи очистили его от воспоминаний войны и ее ран. Он выбрался на улицу. Солнце еще не встало, все вокруг было серым, как пепел костра. Он подъехал на своей деревянной тележке к костру, чтобы подбросить валежника, как делал всегда, просыпаясь раньше других, и замер. Черные угли напомнили ему о глубокой ночи. «Однако умершие становятся таким же черным углем, – подумал он, – они же не хотят, чтобы их кто-то видел, и глубоко погружаются в отсутствие своего “эго”. А потом от них остается пепел, такой же пепел, как это утро, и они рождаются к новой жизни. Мне кажется, что я тоже родился заново. И мне совсем не нужны ноги. Это другие думают, будто они мне нужны. И поэтому я хочу уехать с Долгеон далеко от всех, чтобы меня никто не видел. Но где же она?»

Только он подумал об этом, как Долгеон с легким смехом подобралась сзади и закрыла его глаза ладошками.

– Где же ты была? – спросил он строго и показал на коновязь, сэргэ. – Может, ты провела ночь с этим Сергеем? Или с тем Сергеем?

Он указал рукой на другую сэргэ, а Долгеон показала на высокую траву коровяк с желтыми красивыми цветами и продолжила его вопрос шутливо:

– А может быть, это ты провел ночь с девушкой Коровяк? Смотри у меня! Я таких вещей не прощаю! А вон там тоже цветущая девушка Коровяк. Не заблудись!

Утро было сереньким и несолнечным, прохладным, и Ринчину удалось удержать Долгеон у разгоревшегося костра.

– Что же, ты теперь будешь всегда прятаться от людей, как дух? Так и останешься тогда в компании духов. Я сейчас со всеми поговорю строго. Залей воды в котел, подои козу и всех угости чаем.

Ринчин, прибывший оттуда, с петроградской пролетарской революции, где все дела решал заряженный наган, им и хотел потрясти сегодня перед родичами.

Аюрзана увидела их у костра, и все другие увидели их, и горячий чайный отвар источал сегодня особый тонкий запах. Это Долгеон сунула в него траву коровяк, которая, как известно, в числе других примешивается и к табаку для хорошего духа. Аюрзана хотела произнести речь, содержащую многочисленные намеки и извинения. Что делать, не только Ринчин и Долгеон, но и молодняк не слишком понял, что суровую сцену осуждения она устроила нарочно. Однако Ринчин опередил ее. Он поднял сильную уверенную руку, чтобы привлечь внимание, и заговорил:

– Вы все так осудили вчера Долгеон из-за разбившейся бестолковой посудины, которая и разбилась-то из-за того, что этого захотела чья-то бабушка. И я тогда решил взять молодую женщину, сделавшую нам всем столько добра, под свое покровительство. Кто ее обидит, будет иметь дело со мной. Я военный и шутить не стану. И вообще, я не безногий, а газарлиг – коренастый. Я решил жениться на Долгеон и принудил ее вчера к согласию. Она вынужденно согласилась, потому что со мной шутки плохи. А так она бы нашла жениха куда лучше. Вон того Серегу, к примеру. – Ринчин указал рукой на сэргэ, коновязь, к которой еще была привязана их драгоценная бодливая молочная коза, но никто не понял, что он имеет в виду, потому что по-здешнему «сэрэгэй» – это военный, и в глуши баргузинской не знали, что это имя и что у солдата был однополчанин Серега, Сергей.

Ринчин продолжил:

– Это все непросто, потому что у нас нет теперь самых близких родных, и я не знаю, по какому обычаю мне брать жену. Я решил, что раздобуду вскорости коня, хотя пока не знаю, каким образом, и на нем отправлюсь в тайгу на водопой, куда приходят изюбри. Это место нашел мой хубушка, и я держу его пока в тайне. В августе, когда изюбри нагуляют побольше веса и ценного жира, я застрелю нескольких животных, угощу всех. И это будет наша свадьба. После этого мы с Долгеон вдвоем сядем на моего коня и отправимся искать счастья в самой глухой степной глуши. А хубушка отправится учиться в Верхнеудинск-хото.