К тому же один парнишка, Нимашка, забравшийся из удали на высокий кедр, обнаружил на нем старинный охотничий лук в полной сохранности и с гордостью принес его. Вот как позаботились о потомках предки! Оставалось самим изготовить стрелы с костяными наконечниками. Ну где же задерживаются почтенный Очир и Мунхэбаяр? Наверняка старый улигершин знает, как сделать стрелы. Родившийся двести лет назад, он не мог не видеть тучи стрел, летающих по Вечному Синему Небу, и туго набитые ими кожаные колчаны.

Ринчин задремал и увидел сон. По небу плывут пышнотелые облака, а на них восседает некто Великий с синим и грозно нахмуренным лицом в украшенном золотыми сверкающими молниями черном тэрлиге. И этот Великий сбрасывает Ринчину аркан и приказывает заарканить необъезженного белого жеребца с серебряными копытами. А пасется тот жеребец – найди где. Ринчин хотел поклониться Великому и взять аркан, а потом подумал, что небесным ни к чему людские поклоны – на задницы, что ли, им смотреть? Помахал рукой и прокричал: «Эй-эй, назови свое имя!» Ему, солдату, вообще не пристало быть трусом.

Ринчин проснулся, потянулся за арканом и снова впал в полузабытье. Но теперь он задумался о многом. «Вот почему же, как я заметил на западе и на востоке, каждый человек придает такое значение своему “я”, из чего вытекают разрушительные войны? Почему человек осмеливается считать себя через это “я” центром юртэмс-вселенной? Слово “би” как раз всё объясняет. Ведь для европейца “би” означает “два”: например, биплан с двумя крыльями мечет бомбы на землю. Когда бурят говорит “би”, “я”, он имеет в виду и себя, и юртэмс во всей его обширности сразу. И это придает ощущениям степняков значимость. В древности все говорили на одном языке, и “би” – это древнее “я” всех». Ринчин слышал, как плененные германцы говорят «я-я», что у них означает «да-да».

Ринчин вздохнул и уснул так глубоко, что даже появившийся наконец хубушка не смог разбудить его. Он приговаривал: «Эсэгэ, эсэгэ!» А отец во сне видел себя в окружении детей-малюток, дочек, и не мог понять – те ли это, что умерли уже, или это те, что родятся у них с Долгеон? Надо только уехать с ней от всех далеко-далеко, к жаркому очагу юртэмс.

Мунхэбаяр не добудился до отца, не нашел Долгеон, и вкусный ужин прошел в долгом молчании. Но в завершение ужина Нима, осмелевший оттого, что стал владельцем охотничьего лука, посмел упрекнуть Аюрзану, свою родную тетку:

– Тетя Аюрзана, ну зачем вы так жестоко поступили с Долгеон? Ведь посуда бьется в любых руках. А если Долгеон обиделась и ушла в тайгу, где ее съедят волки?

Все посмотрели на Аюрзану. Только Очир сидел в стороне и чертил прутиком на земле древние знаки.

– Я была очень не права, Нима, – согласилась Аюрзана, которую обеспокоило отсутствие Долгеон. – Но мне кажется, что она не могла уйти куда-то. Ведь она так дружна с Ринчином и Мунхэбаяром, что не сможет оставить их из-за обиды на какую-то старуху, на меня, утратившую разум от старости.

Ринчин проснулся рано. «Долгеон!» – был его первый мыслеобраз. А до этого ему всегда снились война и госпиталь, и цвет утра был окрашен в цвет крови. Когда Очир сказал, что гадание сообщило ему о препятствиях на пути их союза с молодой женщиной, Ринчин не стал таить раздумья внутри себя, как это сделала она, а спросил убгэн эсэгэ, в чем же они могут выражаться. И Очир пояснил: «Ты был на войне, она до сих пор занимает твое воображение. Тебе надо очиститься от ее воспоминаний. Они и есть главное твое препятствие на пути к людям, к любому из них и к любой. Ты еще не вернулся с войны».