Долгеон посмотрела на него ласково:

– Это вряд ли поможет мне, Ринчин! Ведь я еще и очень боюсь бандитов. Наверное, ты бы не отказал мне в моей просьбе и рассказал, как я могу найти род моих предков… А может быть, остановимся на этом? Ты расскажешь мне, как найти моих родных, и я уйду, а ты ведь не выдашь меня? Да и, наверное, я могу уйти не тайно? Я ведь чужая, кто меня удержит?

– По правде, я и сам здесь чужой, я впитал в свои легкие столько горького дыма войны, – не без горечи произнес Ринчин. – И я не понимаю, как из-за какой-то пиалки можно так жестоко ругать и наказывать! На войне я видел, как в обломки превращаются величественные дворцы и самые прочные мосты, как гибнут могучие воины и невинные мирные жители. На моих глазах умирали от ран мои боевые товарищи, не раз прикрывавшие меня во время схваток и спасавшие мне жизнь. А тут – пиалка разбилась! Надо же! И будто бы Аюрзана не видела, как погибло большинство людей в ее улусе, и не лишилась она сама нажитого! А тут – пиалка!

– Горько терять последнее, напоминающее о других днях, – защитила Аюрзану Долгеон.

– Вот теперь ты понимаешь, что у Аюрзаны достаточно было в жизни несчастий, чтобы не начало все валиться из ее рук. Однако же не валится. Это значит, Долгеон, дело у тебя совсем в другом. Не в былых твоих несчастиях и горестях. Отчего же все-таки столь драгоценная пиала выпала из твоих рук?

– Я чужая, – снова начала Долгеон, – я здесь всем чужая.

– До сегодняшнего дня я что-то не замечал этого, – резонно возразил Ринчин. – Еще вчера, когда пиала стукнулась о плоский камень, на который пиалы всегда расставлялись с чем-нибудь горячим, и многие из них вообще-то имеют уже трещины, Аюрзана вздрогнула, однако ничего не сказала тебе, не желая упрекнуть. Да и позавчера, и ранее все были приветливы к Долгеон.

– Тем не менее все изменилось, – вздохнула молодая женщина. – Аюрзана не смогла забыть моего проступка. А теперь и все остальные рассержены на меня. Ты видел, с каким молчаливым укором отзавтракавшие поднялись и как быстро исчезли в степи и меж деревьев? Мой вид стал всем слишком неприятен.

– Так уедем вместе! – воскликнул Ринчин, добравшись до сути того, что он хотел давно и все не решался признаться в своем желании даже самому себе.

В этот момент он совершенно забыл, что у них нет коней, и уже успел вообразить себе, как они скачут рядом на резвых буланых лощадях. Долгеон, конечно, на самой резвой и красивой.

– Вместе? – эхом откликнулась Долгеон и не смогла произнести ничего более, словно из ее рук выскользнула и со звоном разбилась еще одна пиала.

– Конечно, вместе! – В голосе Ринчина прозвучали горечь и надежда, и они словно рухнули с небес на землю, но уже вдвоем.

Долгеон наконец-то опустила половник в котел и присела напротив Ринчина, больше не возвышаясь над ним.

Она стала пить уже остывший напиток, заметив, что он чуть-чуть солоноват; странно, ведь соль старого улигершина у них закончилась.

– Тебе не кажется, Долгеон, что чай немного посолен? – подал голос Ринчин.

– Значит, он и в самом деле посолен, – согласилась она, – двоим не может казаться одно и то же.

– А еще что тебе кажется? – не успокаивался Ринчин.

Долгеон должна была сказать, что ей давно пора взяться за уборку. Но она совершенно забыла об этом и произнесла:

– Что нам надо уехать отсюда вместе. Вдвоем. Но на чем же? Где наши кони?

– В этом-то все и дело! – выдохнул Ринчин. – Нам надо быть вдвоем здесь. В настоящее время – здесь. Если бы у меня были ноги, я бы женился на тебе. А ты, Долгеон, пошла бы за меня замуж, если бы у меня были ноги?