Но они исчезают, когда он укладывает меня на постель и пальцами гладит соски, не отпуская из плена губы. Целуя, терзая, мучая. А затем его пальцы уже между ног, мягко и нежно нажимают на бугорок, не дают стыдливо свести ноги, дарят ощущения, которых я так и не дождалась ночью.

Я не способна соображать, думать, мыслить рационально, сейчас я одна сплошная струна души, на которой Богдан умело играет, прекрасно зная, как именно нужно ее настраивать. Я хотела доказать ему, как он не прав в своем заблуждении, а оказалась в ловушке собственного заблуждения сама. Ведь он наверняка делает это с какой-то целью, но мне все равно. Сейчас мне наплевать на все, кроме его мускулистого тела, что давит на меня сверху, его языка и губ, обжигающих меня, кроме его пальцев, творящих волшебство.

15. Глава 15.

Я даже не поняла, когда он снял с меня футболку, когда снял свои штаны. Даже не осознала, когда поцелуй превратился в прелюдию к чему-то большему.

Он жадно сосал мой язык, а я захлебывалась в наслаждении, ерзала, пока он терзал мой клитор пальцами. Ощущала это… Горячее. Томительное. Приближение неизведанного, сладкого, мучительного удовольствия. Словно видела его перед собой, но не могла схватить. Словно не могла перешагнуть через барьер своих сомнений. Но их смел Богдан горячим шепотом, назвав меня:

— Ты ведьма, Анька. Я всегда думал, а покрыта ли твоя кожа такими же веснушками, как твой носик, — он коснулся меня своим. Затем стал спускаться жалящими поцелуями к груди, соскам. Заглядывал в глаза, слово душу вытягивал.

— А мне, — сглатываю, чувствуя, как по телу бегут волны жидкого пламени от его губ, от рук, что уже не терзают пальцы, а лишь складочки поглаживают. — Мне они никогда не нравились.

— Чушь, Ань. Ты посмотри, — он проводит рукой вдоль плоского, дрожащего животика. — Они похожи на брызги шампанского. Ты любишь шампанское, Ань?

— Люблю, — только мне оно не нужно. Я пьяная как никогда.

— И я люблю. Я, если честно, люблю все, что любишь ты, — его лицо уже так низко, у самых бедер, которые он поцелуями клеймит, бурю в груди вызывает, а затем и вовсе киски измученной касается. Дыхание перехватывает, сердце замирает. Пытаюсь понять, что чувствую, но одно понимаю точно: в момент те барьеры, что не давали ощутить весь спектр наслаждения, превратились в брызги шампанского, что заполнили каждую клеточку моего тела.

Стоит Богдану коснуться клитора языком, как я дугой выгибаюсь, как пораженная молнией. Меня прошибает насквозь от ощущений, от удовольствия, что плещется через края бокала, когда он чуть усиливает давление на пульсирующую плоть. Заставляет в глазах окончательно потемнеть, а из груди вырваться хриплому крику:

— Богдан! Богдан!

Я распахиваю глаза лишь когда он снова надо мной, снова до невозможности близко. Улыбается влажными губами, демонстрируя ровный ряд зубов. Кажется, что готов реально меня съесть. Это настолько неприлично и пошло, что мне становится почти стыдно за произошедшее. Но стоит Богдану меня поцеловать, как я забываю о стыде, забываю обо всем. Единственное, чего хочу, чтобы и Богдану было так же хорошо, как мне.

— Войди в меня, — прошу, знаю, что и он сам этого хочет.

— Точно? У тебя вроде там как рана кровавая. Не хочу делать тебе больно, — спускается он с губ на грудь, терзает соски горячим языком, прикусывает, вызывая новый прилив внизу живота. Или меня еще не отпустило просто. Я руками за голову его хватаюсь, чуть скольжу по кровати вниз.

— Войди в меня. Быстро, — пока я не передумала. Для этого я даже тяну его футболку наверх, снова находя взглядом тату на плече и накаченной груди.