Хочу ненавидеть тебя Любовь Попова
1. Глава 1.
Часть1
Глава 1. Аня
В таких местах я не была. Да меня бы и не пустили. Но лучше в шумном клубе отметить совершеннолетие, чем в окружении родственников, которых и так видишь почти каждый день. Все лучше, чем под постоянным надзором тирана отца.
Постоянно оборачиваюсь. Боюсь, что кто-нибудь меня заметит, узнает, скажет отцу, где я. Он узнает, что я сбежала, что смогла обвести охрану вокруг пальца, и тогда мне звездец…
— Ань, расслабься уже…
Ага, сказать легко… А попа-то поджимается…
— Дельный совет, но не действенный. Я не могу. Все время думаю, а может, зря отца ослушалась? Но и сидеть в четырех стенах меня достало. Реально. Мне восемнадцать, а меня даже на выпускной не отпустили, только потому что два года назад меня похитили. И ведь ему все твердят, обошлось все, а он на своем стоит, — говорю, говорю, хотя все это Инна и так знает.
— Может, все не так плохо? Теперь тебе восемнадцать, и он начнет считаться с твоим мнением?
— Ага. Он не считался ни с чьим мнением, когда оставил меня на домашнее обучение. И точно не считался с моим мнением, когда оплачивал мне обучение в Лондоне. Я уезжать не хочу. Мне в России нравится. Здесь все, кого я люблю.
— Слушай, тебе надо выпить, — кивает она бармену, который с сочувствием слушает меня, ну, или в декольте заглядывает. Наверное, сильно откровенное. Да еще и платье вечно задирается, больше напоминая пояс.
— И что, алкоголь сказочным образом поднимет мне настроение? А может, убережет мой зад от отцовских звездюлей?
— Он, что, бьет тебя?
— Ну, в детстве было, — пожимаю плечами. — Да не смотри так. Я сама была виновата. Решила, что смогу вести машину, и в дерево врезалась.
— Ну, капец. Я думала, ты любимая папина дочка, — подталкивает она мне «Пина Коладу», судя по цвету и консистенции. — Пей, это очень вкусно…
— Папина… Но папа у меня не нежный одуванчик, — беру трубочку губами и втягиваю прохладную жидкость. Чувствую, как она по горлу приятным холодком вниз стекает. Ого… Вкусно. Это тебе не коньяк, который мы с братом тайком пробовали, и не сухое вино, которое мне разрешают пить за столом. Это даже не шампанское, которое порой горчит. А это реально вкусно.
— Понравилось?
Я киваю, уже подтягиваю стакан ближе. Выпиваю до конца почти махом и тут же прошу второй.
— Эй, ты полегче! Это же не газировка.
— Вот именно. Мне восемнадцать. Так что пить надо не газировку!
— Ну, ладно, за тебя, — чокается она со мной, и в какой-то момент я осознаю страшное. Мне больше нет дела до звездюлей отца. Зато очень хочется, наконец, сделать то, зачем пришла. Оторваться. Повеселиться. Расслабиться. А может, наконец, влюбиться. В свой день рождения. Нет, дома, конечно, тоже было весело. Пришли родственники, надарили подарков. Но это все не то. Это все для детей, а я устала быть ребенком в ошейнике. Я взрослой хочу стать.
И судя по горячей волне по телу, что прошлась от очередного глотка, я близка к исполнению своего желанию, как никогда.
Но если честно, если бы не Инна, я бы никогда не решилась. Она сама за мной приехала. Ждала за воротами, пока я пробиралась по зарослям малины. Спасибо ей.
— Анют, ты со мной вообще?
— С тобой, конечно. Ты мне такой подарок сделала, — обнимаю ее в порыве чувств. — Пошли танцевать?
— Ну, наконец-то, моя Аня вернулась, а то я думала, что ты окончательно стала пленницей строгого папаши.
— Еще не окончательно, — тяну ее в гущу танцующих, туда, где за густым дымом и бьющим в глаза светом почти не видно ничего.
Но мне и не надо.
Мне нужна эта толпа, мне нужен шум, мне нужно движение. И я в нем купаюсь, двигаю бедрами в такт клубного ритма, то вскидывая руки вверх, то поглаживая себя по бедрам. На мне впервые за долгие годы короткое, откровенное платье, и это такой кайф не ощущать страха перед отцом! Не ощущать страха ни перед кем!
— Эй! Смотри, куда копытами наступаешь, — орет мне в ухо женский голос, и я понимаю, что наступила кому-то на ногу. Вот тебе и свобода.
— Простите, я нечаянно, — хочу отойти, но блондинка словно взбесилась.
— Мне твое нечаянно ни к чему. Ты знаешь, сколько эти туфли стоят?
— Ну, вряд ли дороже, чем мои, — вот кто меня за язык тянул. Ее глаза загораются, а крупное тело идет на меня.
Я, конечно, умею за себя постоять, но отец учил меня бить мужчин, а женщин-то за что…
Она размахивается, а я снова на ногу ей наступаю, но на этот раз специально. Она валится в сторону с нелепым криком, и толпа немного расходится.
— Да я, знаешь, что, сука, сделаю!?
— Нормальный педикюр? — предполагаю я. Ну, потому что ее синие ногти реально смешно смотрятся с этими красными босоножками и леопардовым платьем.
И она так смешно ноздри раздувает, на меня бросается, а я в сторону отхожу.
Она вдруг налетает на какого-то парня высокого, и я лица не вижу.
— Кать, ты уже достаточно себя опозорила. Иди выпей, посиди.
Я переглядываюсь с Инной, которая откровенно ржет. Знает, что в обиду себя не дам. Вот и не лезет.
— Лом! Ты видел, какая она наглая? Эта мелюзга мне все ноги оттоптала. Еще и унижает. Какое она имеет право со мной так разговаривать?! Проверь, может ей восемнадцати нет, и вышвырни отсюда.
— Я разберусь.
Парень, не глядя, толкает ее другому и широко шагает ко мне.
И вот теперь мне нужно встать в стойку и приготовиться к реальной драке. Как учил отец. Нападай первой. Но вместо того, чтобы замахнуться, я как вкопанная стою. Пошевелиться не могу. Пока толпа снова сгущаться не начинает.
Он такой… Я даже слово подобрать с трудом могу. У меня есть братья, у них друзья, я знаю, что такое красивые мужики, знаю, как с ними общаться и что делать. Чтобы на крючок не попасть.
Но этот. Он другой. Блин… От него веет опасностью и каким-то животным магнетизмом. Особенно с этой его короткой стрижкой, водолазкой под горло. Я прямо чувствую, как от его тяжелого взгляда по коже мурашки рассыпаются, как коленки плавятся, стоит ему ближе подойти.
— Ань, — слышу в ухо голос Инны. — Пойдем танцевать уже.
— Уйди, — он говорит ей, а вздрагиваю я. Музыка продолжает грохотать, а я все равно отчетливо слышу каждую низкую согласную из его уст. Потому что каждая словно во мне вибрирует. Инна, странное дело, тут же уходит, а парень, хотя парнем его с трудом можно назвать, приближается. Он не танцует, но каждый его шаг, как изысканное па. Твердый и пластичный. Че-рт… Что, называется, хотели? Получайте.
Я сглатываю слюну, когда он затягивается сигаретой прямо надо мной и выпускает дым. Я не люблю сигареты, но сейчас готова стать злостным пассивным курильщиком.
Чушь какая-то. Что это со мной? Почему стою молча, а не говорю без остановки, как обычно, почему рассматриваю черную ткань, натянутую на отлитую из мышц грудь, на ремень с головой змеи. И почему у меня ощущение, что мы давно знакомы?
Так ведь не бывает.
— Паспорт дай, — вот и вся романтика вдребезги. Но я покорно достаю свои права и протягиваю ему. Он почти не смотрит в карточку и протягивает мне обратно. Наши пальцы на миг соприкасаются, и я вздрагиваю, а он усмехается. Он уже, поди, понял, какой эффект произвел. Нужно убираться к чертям, пока я тут лужицей перед ним не растеклась.
— Потанцуем? — не успела, но по телу от его предложения дрожь. Хочется же…
— Нет, — сама себе удивляюсь.
Да я бы все отдала, чтобы к нему прикоснуться. Но меня ведет. И алкоголь только добавляет опасности, что мое нелепое поведение превратится в развязное, и я просто повисну на его широкой шее.
— Нет? А глаза твои говорят о другом.
— Так я просто художник, вот, думаю, пригласить тебя на позирование. Ты готов раздеться, чтобы я тебя нарисовала? — что я несу, Господи, закрой же, наконец, рот.
Он растягивает губы в улыбке. Но улыбкой назвать это нельзя. Скорее оскал хищника. Он наклоняется, опаляя меня очередной порцией мятного дыма.
— Я думал, ты в скромняшку для приличия поиграешь, а ты сразу к делу переходишь…
— К какому делу? — не поняла я, а он вдруг руку на бедро мне опускает и к себе дергает. Да так резко, что я вскрикиваю и, задохнувшись, чувствую животом твердый ремень.
— Твой ремень давит…
— А это не ремень… — шепчет он мне в висок, и я дергаюсь. На автомате замахиваюсь, но вместо щеки заезжаю по виску.
— А-а! — руку ломит, словно я по каменной стене ударила. И боль становится только сильнее. Я глаза поднимаю и вижу на его лице красное пятно, но он только усмехается.
— Знаешь, почему я Лом?
— Можно догадаться, — обиженно бурчу. — Только держи свой ломик от меня подальше.
— Ломик, — хмурится он и прыскает со смеху. А потом берет меня за здоровую руку и просто тащит сквозь толпу, и, фиг знает, почему, но все перед ним расступаются. Как тараканы перед лучом света. Я упираюсь, как могу, но боль в правой руке такая, что хоть волком вой.
— Да отпусти, мне к врачу надо. И к ученым.
— А к ученым зачем?
— Да ты же не человек, ты долбанный терминатор, — хочу ударить второй рукой, но он ее удерживает и усмехается.
— Ну, повредишь же и вторую. Потом тебя еще в туалет води. Хотя можно оставить тебя без трусов, чтобы удобнее было… Заманчиво.
— Ой, заткнись, — фыркаю я, а самой смешно. От него холодом веет, ужасом, в темном переулке с таким лучше не встречаться, а мне смешно. А я не сопротивляюсь, когда он меня по коридору ведет, к двери из красного дерева подводит… Не сопротивляюсь… Более того, в мозгу периодически фейерверки стреляют. Причем нервными клетками.