Он первым в себя приходит. Руку свою в кулак сжимает.

— Думаешь, ты меня удивила? Думаешь, я не знаю, что вытворял мой отец, но он по крайней мене никогда мне не врал. Он всегда защищал меня. И учил жить и головой думать. А чему научил тебя твой? Ты же ничего не можешь сделать, ты мошка, которую я легко прихлопну.

Я часто дышу, успокаивая свои чувства. Но его стояк теперь упирается мне в лобок, и я все меньше могу себя контролировать. Не могу вспомнить, о чем он говорит. Но тут я чувствую на своем бедре холод металла и возвращаюсь в реальность. Вырываю ключ, и отталкиваю Ломоносова со всей силы.

— У меня ключ! Ты сказал, что, если я заберу ключ, я смогу выйти! — кричу я у двери, а он уже рядом. Хватает меня и на кровать бросает. Надо мной стоит, а у него член колом стоит, словно стрелой в меня направленный. — Ты сказал…

— Я соврал.

11. Глава 11.

Я словно в клетке из эмоций. И прутья из колючей проволоки все толще, не дают мне даже вздохнуть. Даже взгляд отвести. Я ведь знала, что он соврет. Я не настолько наивна, чтобы полагать, что безопасность, в которой находилось мое тело, временная, как никогда. И теперь срок подошел, и Богдан все ближе. Пальцами по коже ноги ведет. Вверх, по коленке, а я двинуться не могу. Оттолкнуть, сказать что-то обидное. Знаю ведь, что не поможет. Знаю ведь, что он все решил. Решил, что будет делать со мной.

Уже много раз сделал мысленно. Мне остается только принять эту участь, потому что бежать некуда, а противный внутренний голос повторяет все громче, что я и не хочу бежать. Не хочу даже сопротивляться, потому что мне нравится, как он меня касается, мне нравится, как он смотрит, и тело мне его тоже очень нравится.

А завтра я его, может быть, больше не увижу, и никто не узнает, что было здесь. В заброшенной халупе далеко от города. И может быть не стоит поддаваться этим неуместным желаниям, но я ведь больше никогда не узнаю, что это такое так хотеть мужчину. Хотеть и ненавидеть одновременно.

Его рука все выше, она уже на бедре, на внутренней стороне, а я простынь пальцами сжимаю, губы пересохшие облизываю.

Богдан наклоняется, проводит пальцами по киске, шумно вдыхая воздух, словно нюхает меня.

— Я, когда узнавал о тебе, не думал, что ты можешь пахнуть так.

— Как? — молчи, просто молчи. Но ведь интересно же.

— Как наркотик, Аня. Знаешь, что нельзя, но понимаешь, что стоит вдохнуть, как тебя унесет. Как думаешь, унесет нас с тобой?

— Может лучше не проверять, — хочу свести ноги, хотя и не чувствую стыда от своей позы, от того, что его головка почти в меня упирается.

— Лучше не проверять, — кивает он и смотрит словно загипнотизированный. На грудь, на живот, пупок пальцем трогает, вызывая волны дрожи. — Но я ведь знаю, как тебе хочется проверить. Разве я могу отказать девушке?

Я сначала даже не поняла, что он имеет в виду, в голове каша. Но потом до меня как дошло, так я на автомате хлестнула его по щеке, а он так же резко за горло меня взял, что я почти задохнулась.

— Давай договоримся?

— О чем? — воздуха почти нет, но я все равно чувствую, как меня колбасит от возбуждения. Между ног так мокро, как бывает только во время месячных. Никогда так не было. Не должно быть. Не с таким, как он.

— Не врать, пока мы тут.

— Завтра меня здесь не будет.

— Не будет, — он даже не против. Ему скорее нужны деньги, а мне свобода. И я должна возмутиться и обидеться, но вижу, что его ломает, как и меня. А все, что за пределами этого подвала — ненастоящим кажется. Но все это будет завтра. Тогда, когда наступит рассвет. — Но сейчас ты здесь, и я предлагаю говорить только правду.