Химера Александр Кулаков

Иллюстрация на обложке pixabay.com

© Александр Кушаков, 2019

ISBN 978-5-4490-2211-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1986, май

За окном опустился вечер. Мальчик сидел в полутёмной комнате на софе, забравшись на неё с ногами, и, вытянув шею, чутко прислушивался к происходящему на кухне. Совсем недавно ему исполнилось шесть лет, но детским своим разумением он уже отчётливо понимал, что в их семье с недавних пор творится что-то неладное, нехорошее. Он вспомнил, как пару дней назад мама, разговаривая с приятельницей по телефону, в какой-то момент сказала вдруг с надрывом: – Сиротин мой после Мурманска как с цепи сорвался, вторую неделю жрёт без передыху… иной раз думаю, не вызывать ли врачей, до белой горячки ведь дело дойдёт… я, дура, и не подозревала, что он все эти годы просто на замке сидел, за глотку себя держал, а как до приличных денег дорвался – всё, покатился с откоса, в доме каждый вечер ад кромешный…

В кухне звонко брякнула об пол кастрюлька, и мальчик испуганно вздрогнул. Нет, кажется, отец просто смахнул её с плиты неверным движением. Затем послышался звук рухнувшего на пол тела.

– Э-эх, Сиротин, свинья ты свиньёй… – в голосе мамы проступало уже не увещевание, а лишь безмерная усталость, – ну что, так и будешь на полу валяться или всё-таки попробуем поговорить?

– П-г-в-рим… Мне снизу лучше слышно, – сообщил отец самодовольно.

Да, этот незнакомый неприятный дядька, как ни странно, был его отец, его когда-то горячо любимый папанька. Кажется, ещё совсем недавно они ездили каждую неделю на Протву, и набирали, морща носы, опарышей на заброшенном свинарнике, а потом маленький Славчик, прыгая от нетерпения, тянулся к отцовской удочке – дай, дай я сам! – и тащил из реки, визжа от восторга, трепыхающуюся блестящую плотвичку.

– Машка, стерва! Куды пошла? Развод, значит?! А я-то на северах как вол… три месяца, не разгибаясь… всё до копейки приволок! А ты-ы?.. – ревел бессильно отец на кухне, стуча по полу кулаком, – уши от воблы тебе, а не развод!

Понемногу безутешные отцовы вопли стихли, и мать тихо вошла в спальню, утирая глаза полой халата.

– Не спишь ещё? Спи, сынок, не бойся. Всё будет хорошо, уедем мы скоро от него.

– А куда? К тёте Лене, туда, где большая река?

– Нет, к тёте Лене слишком далеко ехать. К дяде Вене, помнишь его?

– А, который железный дорожник?

Она вымученно улыбнулась.

– Да, железный дорожник. Они хорошие люди – дядя Веня и тётя Надя. Там такой-же тихий городок, как здесь, и речка есть, и поезда бегают. И до Москвы тоже не очень далеко…

Мама ещё что-то говорила, и под тихие эти слова, похожие на колыбельную, он мирно заснул, а потом долго, до самого утра, ехал на быстром зелёном поезде вдоль искрящейся полноводной реки, где плескались и били хвостами мириады радужных рыбок.

А папка – тот, прежний, – от которого пахло не горькой водкой, а одеколоном и душистым табаком, держал его на коленях и гудел над ухом добродушно:

– Погоди, сынка, подрасти немножко, мы с тобой ещё съездим на настоящую рыбалку, и привезём мамке много рыб. Целый мешок.

– Больших-пребольших?

– Конечно. Таких, что ты на картинке видел. То-то она порадуется за нас…

1986, июнь

Мягкая рассветная тишина, нарушаемая лишь криками петухов, нависла над селом, зажатым с двух сторон изумрудной хвойной тайгой. Село пряталось в туманной ложбине, вытянутой с севера на юг на добрый километр, и туман, сжигаемый первыми лучами солнца, понемногу редел и сползал по скатам крыш скудными, похожими на слёзы, ручейками.

Дорога, уходящая на юг, представляла собой древний, растресканный мозаикой асфальт, и вела она к районному центру; там же, в южной части села, располагалась местная власть, почта, пара магазинов и мини-автостанция. Северная дорога выглядела куда более уныло – разъезженная вдрызг глинистая грунтовка с полуметровыми колеями. Попасть по ней можно было на далёкие полузаброшенные лесоразработки, и пользовались ею в основном редкие лесорубы-нелегалы да охотники-промысловики. Там же, в северной стороне, скрывалась местная достопримечательность: метрах в двухстах правее дороги плотная пихтовая чаща внезапно заканчивалась, и ничего не подозревающего путника охватывала благоговейная оторопь: глаза ловили безбрежную пустоту, а вниз простиралась головокружительная каменная круча, под которой петляла меж циклопических валунов узкая студёная речушка.

В этот ранний час умиротворённое спокойствие на северной окраине села оказалось нарушено: за забором крайнего дома залилась вдруг визгливым лаем цепная собачонка, и четвероногие сторожа соседей тотчас отозвались солидарной разноголосицей. Неурочный шум разбудил хозяев, точнее – хозяйку, вдовую женщину пятидесяти с хвостиком лет по имени Анастасия. Второго жильца, именовавшегося Николаем, хозяином можно было назвать с натяжкой, поскольку обретался он в доме сравнительно недавно и являлся Анастасии не более как сожителем.

Анастасия открыла глаза и с недоумением прислушалась к собачьему хору, а Николай, придавленный вчерашним бражничаньем с проезжими переселенцами у магазина, разлепил тяжёлые вежды не сразу.

– Николаша, слышь, чего там Муха разоряется? – зачем-то спросила она.

– А я почём знаю? Встань да глянь, – буркнул тот в подушку. Сообщение сожительницы не произвело на похмельного Кольку ни малейшего впечатления.

Чертыхнувшись, Анастасия слезла с кровати, босиком прошлёпала в сени и выглянула в дверь. Муха, забавная помесь лайки с дворнягой, чертила по двору полукруг на натянутой цепи, и тявканье её чередовалось временами с каким-то жалобным поскуливанием. Снаружи в глухую дощатую калитку никто не ломился и даже не скрёбся, и недоумение хозяйку дома не покинуло. Спустившись с крыльца, Анастасия плеснула из кадки в лицо холодной водой, цыкнула на собаку, подошла к калитке, но щеколду открывать не спешила, а приложила ухо и с опаской прислушалась.

– Эй, кого там носит?

Тут недоумение её не то чтобы ушло, но сменилось чутким любопытством, поскольку послышались с той стороны всхлипы и негромкий плач, похоже – детский.

– О господи, – промолвила она после недолгого размышления, – это чей-же ребятёнок в такую рань шастает?

И открыла калитку.

Совсем недалеко, в нескольких метрах, на обочине раздолбанной дороги стояла в одиночестве маленькая светловолосая девочка, в коротком зелёном платьице и, обиженно надув губки, судорожно всхлипывала, видимо, уже устав плакать. Она стояла лицом в сторону недалёкой лесной опушки, но на скрип калитки тут-же обернулась, плакать перестала и взглянула на Анастасию настороженно.

Та сделала шаг наружу и, прищурившись, внимательно посмотрела из-под ладони вдоль улицы. Вокруг не было ни души, лишь продолжали волноваться собаки за заборами и оградами. Затем приблизилась к притихшей девочке и присела на корточки.

– Что-то не припомню, ты чья, ангелочек?

Девочка молчала, насупившись, и изредка моргала пушистыми ресницами.

В калитке показался Николай, зевая и почёсывая волосатую грудь, и тоже посмотрел по сторонам.

– Что за шум? Чья пацанка?

– Сама не пойму, пока молчит. Тебя как звать, ребёнок? Чьих будешь?

– Аня, – сказала девочка так тихо, что её едва было слышно.

– Аня, значит, – задумалась Анастасия и пожала плечами, – Коль, у Веремеевых внучку Анькой вроде кличут. Не их?

– Да ну! У тех девка большая уже, в школу скоро пойдёт. Эй, мелюзга, ты немая, штоль? Ты с какого дома? Папа, мама кто?

Малышка по-прежнему безмолвствовала, лишь насупилась ещё больше.

– Ну я не знаю… – сказала Анастасия растерянно и поразмышляла недолго, – садись-ка ты, Коль, на велик, да езжай подымай Кондратьича. Девчонка эта не нашенская. Тут дело ясно – она в лесу от своих отбилась. Я, когда вышла, она в ту сторону глядела.

Анастасия кивнула на убегающую в тайгу грунтовку. Озвученная идея энтузиазма у Николая не вызвала. И хотя закоксованные коварной брагой мозги шевелились со скрипом, он, запустив пятерню во всклокоченную башку, выдвинул своё соображение.

– Я знаешь что думаю… Это она от переселенцев тех отстала, что на военном «урале» вчера проездом останавливались. Или удрала. Или они сами её бросили, да чёрт его разберёт. Неоткуда ей больше взяться. Большая была компания, человек тридцать, и детвора точно была, в кузове сидели.

– Да я вчерась сразу догадалась, с кем ты успел набулдыкаться. Я с Косылгана часов в шесть приехала – ты уж складной в дым мотылялся тут по двору. Ладно, чего судить-рядить, айда пока в дом, Аня или как тебя там…

– Не пойду, – подала вдруг голос девочка, погромче, чем в первый раз.

Анастасия беспомощно глянула на Николая, а тот приложил вдруг палец к губам и указал на соседскую избу.

– Одинцовы проснулись. Слышь – Алёна вёдрами гремит? Сбагри ты ей эту проблему, и дело с плеч. Она баба бездетная, сердобольная, вон как они с Володькой кажное лето с пермской племяшкой тетешкаются. Пусть что хошь с ней делает – к себе забирает, к старосте ведёт, в милицию сдаёт… Надоела мне ваша возня, спать я хочу.

Махнув рукой, он повернулся и ушёл в дом.

Соседка Алёна выглянула из своей калитки и уставилась на происходящее с нескрываемым интересом.

– Привет, Настя. Ой, какое чудное дитя! К вам гости, что ли, приехали?

– Да какие ж у нас могут быть гости? Вот, пожалуйста, диво дивное с утра пораньше: гуляет по улице ни свет ни заря, непонятно, откуда взялась, чья – не говорит, звать вроде Аня. Зову в дом – не идёт. Что с ней делать – ума не приложу. Ты, Алёна, давно поднялась?