– Так, за сколько месяцев выработки перевозилось золото на том паровозе? – спросил я его, хлебая пространство сучков и гнилых шпал, распластавшийся на пути к паровозу.

– Неужели ты думаешь, что это был паровоз? – даже немного оглянулся на меня Ванов.

– Неужели самолет?!

– Ты ни разу не видел, что ли, как они летают? – смело предположил он.

– И ты тоже! – рявкнул, правда, негромко лягающий впереди дерева и пустые консервные банки Манов.

– Лучше молчи, – шепнул Ван, – а то раньше времени расколешься, и он не пустит тебя в этот поход, а это значит, что назначит проверку, которую ты вряд ли пройдешь.

– Почему?

– Еще никто не проходил.

– Я пройду, – сказал, но тут же подумал: зачем?

Но поздно, Ман услышал, и молвил уже почти чистым русским языком:

– Вот сейчас и проверимся.

Оказалось, нетрудно, он сразу предложил:

– До следующего леса и обратно.

Но я переспросил:

– До следующего населенного пункта и назад?

Он даже перестал заводить себя пустотой разочарований, сказал:

– Ну, смотри, ты сам напросился.

Чуть только раскочегарил до семидесяти, а пробка уже чу-то мяукнула, как недовольная кошка, что, мол, мил херц, и я могла бы жить с тобой. А вот такие вещи, что у меня уже есть кошка, ей по барабану, как, надо понимать:

– Вообще не волнуют, – ибо:

– Если я твоя, чё ты дергаешься как под недостаточным наркозом?

А, впрочем, прыгать бесполезно – искать даже не будут:

– Пусть живет с медведем, пристрелим обоих, как даже не найдутся сами, когда придут воровать железо с крыши нашей штаб-квартиры, где Ван уже начал писать письмо Кой-Кому – в последнее время всё так засекретили, что впору раздавать каждому словари – это на одном и том же русском-то языке! Зачем? Ибо:

– И так никто ничего или совсем мало что понимают, так как давно отвыкли глубоко вдумываться из-за слишком большого уже приближения реального времеми – нет, не зачатия – окончания войны.

– За что? – это уже никто не помнит.

Пробка предупредила второй раз, а Ванов, который наперебой с напросившейся и на эту пробу пера Лиговкой бросал и бросал уголь в раскрытую картинку, как в тайну картины Караваджо Взятие Христа под Стражу топку паровоза, молчал, как рыба, ушедшая под лед, ибо вы, да, хитры, черти, а я всё равно найду время и место моей пролежни, куда вам хода не будет.

Прыгать вот так сразу, без видимой причины было, тем не менее, стыдно. Наконец Лиговка незаметно стукнула меня своей совковой лопатой, что хотелось даже спросить и даже ответить:

– Сейчас? Да, буду, и тебе особое спасибо за предложение, хотя сделано, как всегда в то время, когда я на работе.

– Так, я тоже, милый, не блох чешу.

– Ладно, тогда прыгаем вместе.

– Когда, – разумеется, только подумала она, но я и сам растерялся.

Почему? И только тут вспомнил:

– Сзади пыхтит на суперсовременном лайнере Ман.

– Нарочно отстает, – только и успел сказать я, как пробка вылетела, захватив за собой столько пару, что хватило бы с избытком и до следующего леса.

Ман, скотина, прошел мимо на большой скорости, что даже подумать неизвестно, как надо, чтобы понять:

– Почему он до сих пор шел сзади, а мы даже давление не превысили – если считать по-чемпионски.

Мы бежать, но застал врасплох вопрос:

– Куда?! – из-под папортников встала, а из-за дерев вышла почти целая армия.

– Вы нас ждали? – спросил я.

– Нет, – ответила Лиговка, – они встречают командующего.

– Какого командующего?

– Этой группировкой.

И они пропустили нас даже не солоно хлебавши, как будто нас тут и не было.

Не оглядываясь, остановился ли Ман, мы побежала в лес, высоко поднимая ноги.

– Почему? – спросил я ее.

– А ты думал, как?