Первые две недели, что я прожил в храме, мне приходилось спать на голой земле, но за это время мне приготовили постель. Были сшиты сто пятьдесят перин, которые составили одну большую перину нужной для меня длины и ширины, и так как пришлось положить друг на друга четыре таких перины, то всего их понадобилось шесть сотен. Таким же образом для меня изготовили простыни, одеяло и подушки; но всё же спать мне было довольно жёстко. Между тем всё новые толпы ежедневно приходили подивиться на меня из разных концов государства. Торговля остановилась, промышленность упала. Сапожники не производили больше обуви, портные теперь не шили платья, булочники перестали печь хлеб, а крестьяне не доили своих коров; школьники не ходили в школу, и женщины забыли про хозяйство: все бросили работу, чтобы поглядеть на небывалое чудовище. Тогда император издал указ, по которому все, уже видевшие меня, должны были немедленно возвратиться к себе на родину и ни в коем случае не смели приходить ещё раз. Но эта мера плохо помогла, так как чиновники в государстве брали взятки и за вознаграждение позволяли пробираться ко мне кому заблагорассудится. Тотчас по возвращении в столицу император собрал государственный совет, и вокруг моей персоны разгорелись нешуточные споры. Всех страшили опасности, которым я мог подвергнуть страну.

– А вдруг он вырвется?! – говорили некоторые члены совета. – Ведь одним движением руки он может разрушить целые города; одной его прогулки достаточно, чтобы уничтожить всю нашу жатву, чтобы раздавить всё население!

– Это мы могли бы ещё предотвратить, – отвечали другие, – мы не беззащитны. Но мы должны его кормить, и если он будет продолжать пожирать столько ежедневно, то рано или поздно в стране начнётся голод!

Тогда один из членов посоветовал просто уморить меня голодом, а другой – убить меня отравленными стрелами.

– А что мы сделаем с его телом? – спросил третий. – Разложение этого исполинского трупа вызовет эпидемию!

Во время этих рассуждений о моей судьбе в зале заседаний появились два офицера охраны и доложили императору о моём гуманном поступке с шестью людьми, посягавшими на мою безопасность.

Это известие произвело такое впечатление на всех собравшихся, что император с согласия совета приказал, чтобы все граждане, проживающие поблизости от храма, доставляли мне ежедневно шесть голов рогатого скота, сорок баранов, а также всякое другое мясо, триста хлебов, десять бочек вина и всё прочее; расплата за всё должна была производиться из императорской казны. Шестьсот человек выделили, чтобы служить мне; они расселились в многочисленных палатках вокруг храма. Количеству этой прислуги не надо удивляться: ведь требовалось пятнадцать человек, чтобы вычистить один мой башмак, а чтобы починить небольшую дыру на моём чулке, надо было привлечь к работе двенадцать верёвочных мастеров под руководством главного мастера. Нужную для моего умывания воду приходилось, конечно, подвозить на лошадях; вместо таза мне дали большой бассейн для плавания, а мыльную пену для бритья я разводил в большом котле. Ужасно смешно было, когда на мне чистили сюртук: для этого наверху ворота прикрепляли несколько канатов, по которым люди со щётками карабкались вверх и вниз, как наши маляры, когда красят дом.

Моё платье, в общем, не нравилось жителям страны; они были недовольны, что я одет не по их моде, и им, очевидно, казалось неприличным, что шея и руки немного выше кисти были у меня открыты. Поэтому было призвано триста портных, чтобы сшить мне новый костюм. Для этого понадобилось снять с меня мерку. К моей спине приставили громадную лестницу, которая доходила мне до шеи. Один из портных взобрался на самую верхнюю ступеньку и спустил на шнурке свинцовую гирьку, чтобы установить, какой длины должен быть пиджак. Другие портные в это время снимали мерку для рукавов, измеряли мою ширину и толщину. Двести портных должны были приготовить всё нужное бельё. Портные были худые и тонкие, как стрекозы, они прыгали вокруг меня с ловкостью кузнечиков. Самое грубое полотно, которое портнихи использовали для моего белья, было не толще плёнки, находящейся под яичной скорлупой, а самое тонкое было прозрачно, как легкий туман: оно разрывалось от малейшего моего дуновения. Портнихи умели плести из него удивительное по тонкости кружево. Чтобы шить мне бельё, приходилось, конечно, нашивать один на другой много слоёв самого грубого полотна, и тогда получались довольно прочные рубашки и простыни. Особенное удовольствие мне доставляло смотреть, как портнихи вдевали невидимую для меня нитку в невидимую иглу, как потом делали невидимый узелок на нитке и, закончив шов, откусывали нитку зубками.