Так как цепи позволяли мне двигаться на расстоянии не более одного метра и я мог лишь растянуться внутри храма во всю мою длину, то мою квартиру можно было сравнить с хорошей собачьей конурой.

Поднявшись на ноги, я мог окинуть взором большую часть страны, и это зрелище перенесло меня в далёкие времена моего детства, когда я на полу одной из комнат нашего дома строил точно такие же города, как столица этой страны, лежавшей предо мной. Вся страна очень напоминала клумбу. Тут были поля и пастбища – некоторые величиной с шахматную доску, а некоторые даже достигали размеров самой большой скатерти моей матери; тянулись леса, которые нельзя было бы накрыть четырьмя широкими простынями. В ближайшем лесу я заметил старые вековые деревья громадной вышины: они были ростом с нашего мальчика-подростка! Размеры животных соответствовали, конечно, всему остальному. Лошади и коровы были приблизительно величиной с белку, не считая её хвоста; гуси не превосходили размером нашего крапивника; мухи казались едва заметными точками, а блохи, как я заметил позднее, были невидимы простым глазом, но присутствие их чувствовалось не меньше наших. У всех людей было очень хорошее зрение, но лишь на близком расстоянии: они хорошо видели, как мухи чистят себе хоботок, видели, конечно, солнце и луну. Но из звёзд они могли разглядеть только ближайшие и те, блеск которых был особенно ярок. Бесконечные россыпи далёких звёзд для них не существовали вовсе.

Пока я обводил взглядом раскинувшуюся передо мной страну, ко мне приблизился верхом на лошади сам император со своей свитой, и тут едва не случилось несчастье: хотя лошадь императора была прекрасно выезжена, она всё же испугалась, увидев меня, и стала на дыбы. К счастью, император был прекрасным наездником и удержался в седле. Подъехав ко мне, он приказал дать мне есть и пить; тотчас же подкатило двадцать телег с пищей и десять телег с напитками. Я поднимал их одну за другой и опустошал, кладя все прямо в рот. Все опять безмерно удивлялись, а императрица и несколько принцесс, которые присутствовали при этом зрелище, морщили свои носики, хотя носики эти были величиной не больше маленького муравья. Когда я кончил обед, император подошёл ко мне на расстояние двух аршин, и я хорошо мог его разглядеть. Чтобы ещё лучше видеть его, я лёг на бок, и я могу хорошо описать его, тем более что позднее я часто держал его в руках. Фигура императора внушала глубокое почтение: он был выше всех своих подданных на ширину моего ногтя; осанка его была полна величия и достоинства. Он не был молод: ему исполнилось двадцать восемь лет, а жители этой страны живут не так долго, как мы. Учиться дети начинают в два года. Девушки могут вступать в брак в двенадцать, а юноши в пятнадцать лет. Черты лица у императора отличались мужественностью и выразительностью. У него была слегка отвислая нижняя губа и орлиный нос. Голос его, хотя и тонкий, всё же звучал отчётливо и ясно. Одет он был просто и благородно: голову покрывал золотой шлем, украшенный драгоценными камнями, с султаном развевавшихся перьев. Меч императора, рукоятка и ножны которого тоже были щедро украшены золотом и драгоценными камнями, был длиной с большую швейную иглу, и он всё время держал его наготове, чтобы защищаться, если бы в этом возникла необходимость. Его многочисленная свита была так пёстро и красиво одета, что казалось, будто по земле разостлано роскошное, богато вышитое дамское бальное платье. Его величество говорил со мной очень долго и снисходительно, а я отвечал почтительно и скромно, но мы совершенно не поняли друг друга. Наконец император призвал сюда множество учёных – их легко было узнать по одежде. На каких только языках я ни обращался к ним – на английском, на французском, итальянском, латинском, греческом, на всех наречиях немецкого языка. Ничего! Никто меня не понимал. Часа через два двор удалился, и я остался под усиленной охраной, которая должна была защищать меня от любопытства, грубости и злобы толпы. И действительно, не прошло и часа, как в меня стали бросать камнями, сначала в одиночку, а потом помногу сразу. Начали даже пускать в меня стрелы, и одна из них чуть не выбила мне глаз. Тогда начальник стражи велел схватить шестерых из зачинщиков и выдать их мне. Я поднял их и пятерых засунул в карман, а шестого взял в левую руку, как будто собираясь его съесть. Бедняжка запищал от страха, как кролик, которого ухватила лиса, а когда я вынул из кармана нож, который был вдвое длиннее, чем сам преступник, то все оцепенели от ужаса. Но я только разрезал цепи пойманного, поставил его на землю, слегка толкнул согнутым пальцем и отпустил его. То же самое я проделал с пятью остальными и сразу заметил, что это произвело отличное впечатление на толпу и на солдат: я снискал себе всеобщее полное расположение.