– Я не привык лезть в душу, но, как врач, вижу болячку, которую надо лечить… Так что выкладывай!

– Не все болячки лечатся, Борис! – мрачно взглянув на меня, ответил Василий и, сделав небольшую паузу, добавил. – Даже если ты хороший врач.

– А я все же попробую! – настаивал я.

– Спасибо, – благодарно кивнул Василий. – А ты не как врач – как человек реши, враг я тебе или друг. Никому прежде я такого не говорил. Даже семье…

– Почему же ты не сказал им? – удивился я. – Боялся, что не поймут?

Василий сжал скулы и тихо произнес:

– В правде нет никакого интереса. Только одна боль. Зачем же обременять ею близких?

Его слова вызвали у меня несогласие, отчего я удивленно на него посмотрел и ответил:

– Знаешь, а мне вот некому рассказывать. Все мои близкие мертвы. Но будь они живы, я бы ничего от них не скрывал!

Василий поднял на меня взгляд и, громко хрустнув огурцом, продолжил:

– Я уважаю твое мнение, но думаю иначе…

Эпизод 2

– Все начиналось, как у всех: повестка, прощание, слезы жены, – дрожащим голосом принялся рассказывать Василий. – Дочка Полинка положила мне в походную сумку сказки Пушкина. Мы с ней вечерами их читали…

Затем он долго рассказывал о литературе и о том, как они с дочкой прочитали в какой-то книжке такое обращение: «Папка, мой родненький!». И с того момента его смышленая дочурка стала называть его только так, а он в ответ прозвал ее «Синичка моя голубоглазая!». Еще Василий говорил, что когда-то хотел преподавать в школе, но, решив, что дети будут бояться его «громадного вида», пошел учиться на плотника.

– Я помню ту ночь: казалось, она никогда не закончится. Пол вечера домашние спорили между собой, собирая меня в дорогу, а оставшееся время молчали. О чем говорить, зная, что этот день может быть последним? Я шел защищать Родину, но боялся, что она не сможет отплатить мне тем же…

В деревне же остались одни старики да женщины!

С той самой ночи я больше не сомкнул глаз. Меня не пугали нескончаемая грязь, вонь, лужи крови, гнойные раны, вечный голод, мороз и холод. К этому, как выяснилось, даже можно привыкнуть. Меня страшил свист пуль, проносящийся в сантиметре от тела.

Я мысленно говорил: «Слава Богу, что пронесло!», а, обернувшись, видел тела моих убитых товарищей… Кому-то попало в лоб, другому – прямо в сердце, а третьему угодило в артерию, и он, еще полуживой, пытался рукой прикрыть свою рану.

Пуля всегда следует в цель. Ей все известно.

Я копал могилы для своих товарищей и понимал, что, быть может, когда-то такую же выкопают и для меня. Преследуя эту мысль, я старался писать родным как можно чаще.

Не зная ни одной молитвы, я мысленно просил Бога защитить мою семью, товарищей и дать мне прожить еще один день. Такова была молитва солдата. Да, молитва!

На войне вера приходит сама, ибо без нее нет надежды на спасение… Сейчас я могу наизусть рассказать тебе многие молитвы, потому что читаю их денно и нощно в благодарность за мирную жизнь. А тогда у меня была только та, солдатская…

– Дааа…, – задумчиво протянул я, – нас отворачивали от Него, но с приходом войны многие только укрепили свою веру.

Василий кивнул в знак согласия и, немного помолчав, продолжил:

– Однажды наш командир отдал приказ пойти в разведку. Я и еще четверо солдат отправились ночью на вражескую территорию.

Мы схватили хиленького офицерика и силком притащили его в наш лагерь. Сначала я был доволен проделанной работой, но после командир приказал устроить допрос.

Почему это поручили именно мне? Офицер был худой и мелкокостный – с таким и школьник справился бы. Моя сила там не требовалась. Он шарахался даже от одного моего взгляда!