Я не хотел его бить, но на войне нет выбора. Если бы я отказался исполнить приказ, то меня бы расстреляли как врага народа, поэтому мне пришлось его пытать. А он отважно держался.

Прежде я никогда не избивал человека. Мне было мерзко смотреть на его разбитое лицо и многочисленные кровоподтеки. И все же я бил его, пока он не потерял сознание. Увидев это, я хотел остановиться, но командир рявкнул и скомандовал продолжать. И…и я снова принялся бить его.

Опомнился, лишь когда сам был по локти в крови. Осознание сделанного еще ко мне не пришло, поэтому я вытер руки и присел рядом с его еще теплым телом. Пытая его, я также пытал и себя, ломая свои принципы и убивая в себе человека…

Василий снова налил и выпил.

– Я забил его до смерти, понимаешь! Я забил человека! Даже скот убивают милосерднее! Как сейчас слышу хруст его ломающихся костей, и от этого звука у меня в жилах стынет кровь. Почему я его убил? В чем был смысл? Свиней режут ради мяса, но ради чего была его смерть? Почему нам никогда не оставляют права выбора, а приказывают слепо подчиняться, так и не объяснив «правил игры»?

– Но это же был враг! Война прощает и не такое! – с негодованием воскликнул я.

Не обращая внимания на мою реакцию, Василий только мрачно посмотрел сквозь меня, словно увидел стоящего мертвеца. К его странности я отнесся спокойно – в то время у каждого позади был свой призрак. Разница была только в их количестве.

– Война – это самое неблагодарное занятие! – грустно высказался собеседник. – Выдали оружие, и вперед – воюй, убивай! Она обесценивает все общечеловеческие правила.

– Потому она и война, – соглашаясь с гостем, печально добавил я.

– Я верю, что по любую сторону фронта есть люди, которым нравится причинять боль! Которые рады, что война «попускает» их ужасные поступки! – он будто выталкивал из себя слова. – Прикрыться можно чем угодно, даже Родиной! Но ведь не все люди такие. Нельзя всех «одним миром мазать». В любом обществе есть воры, убийцы, насильники, а также и добросердечные граждане! Быть может, солдаты по ту сторону тоже когда-то были порядочными, но обстоятельства их сломали? Как и меня…

Василий замолчал и разлил самогон по рюмкам. В его голове проносились разные мысли, которые упирались в один вопрос: «А кто после войны будет всех нас судить? Всегда же наступает день расплаты».

Эпизод 3

Мой собеседник все твердил о том, как тяжело убить человека, даже если он является твоим врагом, а я смотрел на него и думал, что это еще не самое тяжелое решение.

43-й год мне показался наиболее сложным из всех военных лет. И дело тогда было не в количестве вновь прибывших раненых – для них пик выдался на 41-й, и даже не в дефиците лекарств. В тот год мне пришлось принять колоссальное множество важных решений: как «отпустить» свою любовь, научиться жить одной надеждой и спасти пациента, который этого не заслуживал.

Я помню, как, оперируя, бормотал себе под нос врачебную клятву и убеждал себя, что он тоже человек, хотя его поступки говорили об обратном.

Раненого звали гауптман Гросс (нем.: Hauptmann – воинское звание ВС Германии, соответствует капитанскому чину). Это был высокий, холеный, светловолосый мужчина лет тридцати. Его черты лица были слишком симметричными и острыми, словно у них в Германии уже тогда вовсю практиковали пластическую хирургию.

Гросс лежал на пропитанных кровью досках, жалобно кряхтя и кашляя кровью, и удрученно оглядывал коридор. От боли его светлая кожа стала зеленовато-бледной, хотя, учитывая, что он прибыл с открытым переломом ноги и простреленным легким, это можно было считать даже нормальным.