Поначалу меня не уведомили обо всех его «боевых заслугах». Наш советский лейтенант лишь сухо сказал, что немец нужен нам живым, и что после операции они отвезут его обратно в часть, поэтому от меня требовалось «всего лишь» оказать ему помощь.

Даже не знаю, что давалось тяжелее: вытаскивать осколки из полуживого легкого или убеждать себя в том, что он тоже заслуживает медицинской помощи. Его войска убили столько наших… Особенно гражданских, которые подрывались на вражеских минах и погибали прямо на этом столе.

Такие мысли только мешали сосредоточиться. К тому же меня сильно отвлекал громкий разговор двух солдат, которые приволокли этого немца, и теперь ошивались у операционной:

– Выглядит как «чистый» ариец! Гад! – громко басил первый солдат.

– Да нет же! Он только полукровный! – убеждал его в обратном товарищ.

– Откуда тебе это знать? – насмешливо выпалил первый.

– Поговаривали, что его отец был русским дворянином, который успел «улизнуть» в Германию еще до первых репрессий! Там-то он и наплодил этих предательских «выродков»!

Невольно слушая их разговор, я содрогнулся и выпустил зажим из рук. Он зацепился за израненное тело немца, и его кровь брызнула мне прямо в лицо. Я тотчас стер ее тряпкой и снова прислушался к солдатам:

– Да ты все брешешь!– нервно бросил первый.

– Точно тебе говорю! – твердил товарищ. – Тогда откуда он так хорошо шпрехает (нем.: sprechen – говорить) по-нашему?

– Он мог просто выучить! Все-таки важная шишка!

– Выучить-то он мог, но корни у него все равно предательские! – с ненавистью процедил тот и резко повысил голос: – Скорей бы их всех передавить!

– Отставить разговорчики! – скомандовал только что подошедший лейтенант. – Разгалделись на весь госпиталь! Вы солдаты или бабы базарные?

Солдаты послушно затихли, а я, наконец, погрузился в работу.

Услышав, что немец был и «нашим», я подумал, что, может, ему не хотелось быть по ту сторону фронта. Возможно, это был только приказ, а не желание сердца. Поэтому я решил сделать для него все необходимое – пусть помнит, что его «вернул к жизни» советский хирург, что мы – милосердные люди.

Закончив операцию, я хотел было наложить гипс на сломанную ногу, но лейтенант меня остановил:

– Это не нужно!

– А как тогда вы будете его транспортировать? – возмущенно ответил я, не ожидая, что кто-то будет указывать, как мне работать.

– Так же. На досках. Его все равно ожидает допрос, – сухо ответил тот и с ненавистью зыркнул на немца.

Его слова меня потрясли:

– Допрос? То есть я спас человека только для того, чтобы вы сами смогли его добить?

–Думайте, что говорите, доктор! – слегка повысил тон мужчина и указал на больного. – Это нацист!

– Клятву я давал одинаковую! – оскорбился я. – Она распространяется на всех людей!

– Товарищ Коновалов! – положил мне руку на плечо лейтенант. – Я понимаю, что вы проработали всю ночь и наверняка дико устали, но давайте пройдем в коридор и поговорим с глазу на глаз.

Мне ничего не оставалось, как согласиться, и мы вышли из операционной. В коридоре нас уже поджидали два солдата с носилками, которые следом за нами вошли в палату и забрали оттуда немца.

– Поймите, этот фриц – не человек. Он психопат и нацистский ублюдок, – отойдя в дальний угол, зашептал мне на ухо лейтенант. – Под его руководством было сожжено множество наших деревень.

От его слов мне стало дурно:

– Что? Почему вы…? – хотел я добавить «не сказали», но от шока мой язык просто не поворачивался.

А тот, не заметив моего состояния, шептал без остановки:

– Он «Похоронный марш» включал на пластинке, чтобы не слышать крики людей! Мы чудом его изловили, доктор, и теперь хотим допросить… А после, – тот крепко сжал свои кулаки, – удушу его сам, как собаку!