Ну тут я и сам сообразил. Знать бы ещё, чем эта нечеловеческая любовь вызвана.

Но киваю.

И стискиваю зубы, потому как отвар подкатывает к горлу, но к счастью комом падает в сам желудок.

– Евдокиюшка опять же смерть засвидетельствует, раз уж штатный целитель приболеть изволил.

– Сильно?

Уточняю больше для поддержания беседы.

– Да не особо, дня три-четыре, а там зелье дурное и закончится… он в жизни не признает, что этакое важное дело просрал.

А зелье нужное, надо полагать, у него не случайно появилось.

– Вы разве не должны спасать заблудшие души, – уточнил я, потому как это выражение смирения, на физии Михаила Ивановича застывшее, бесило несказанно.

– Так-то оно так, но спасать того, кому это не надо – пустой труд, – отмахнулся он. – Главное, что он уже доложил своему покровителю, что вы при смерти и речь идёт о часах…

– А кто…

– Князь Воротынцев. Знакомы?

– Впервые слышу, – искренне ответил я.

И по взгляду вижу, что ответ правильный. Ну да, где я, сирота и бастард, и где князь Воротынцев.

– А чего ему от меня надо?

– Мне вот и самому хотелось бы знать… причём настолько, что он и столицу оставил, и даже восстановил некоторые… старые связи.

Это он про Сургата?

– Более того. В канцелярии Синода уж третий день лежит прошение некоего Филимонова Ивана, сына Егорова, об опеке над безродным сиротой Савелием… – продолжил Михаил Иванович.

– А это…

– А это – верный слуга рода Воротынцевых.

Ну да, не самому же князю прошение подавать, свой интерес столь явно обозначая. Хотя один момент всё ж не понятен.

– Третий?

– Потерялось. Порой в канцелярии, даже Синода, такой беспорядок… особенно, когда в городе иные нехорошие дела творятся. То люди погибают, то полыньи беззаконно открываются, то вот сумеречник в приюте находится. До прошений ли?

И по выражению лица Еремея вижу, что для него это вот всё – тоже новость и не из числа приятных.

– Зачем им я?

Вот ну на самом деле, зачем. Тот же Мозырь – понятно. Артефакты смотреть, годность определяя, или вон полыньи отыскивать. Или даже ходить на ту сторону, разведкой ли, добытчиком. Польза большая. Но для целого князя, у которого завязки в столицах и, значит, интересы там же, эта возня – мелковато.

– А вот тут не скажу, – Михаил Иванович головой покачал. – Воротынцевы… род старый, невеликий сам по себе, но в большой силе. И там, наверхах, к ним прислушиваются.

И пожелай князь получить мальчишку, не откажут.

– Концессии, – заговорил Еремей. – Что, Мишка, неужто слухи мимо тебя прошли? Уже в открытую обсуждают даже не то, будут ли, а когда будут и на каких условиях. Вона, в газетах в открытую пишут уже… эти, как их, открытые общества. Купеческие объединения и всякое-разное… да ладно газеты, в любом кабаке рядятся, где, чего да кто. А Воротынцевы давно разработками занимаются…

– Именно, что занимаются. И проходчиков у них хватает. Взрослых. Опытных. Точно знающих, чего искать и добывать, а не таких, которые воровато в щель залазят и тащат всё, до чего руки дотянутся, не особо разбираясь, сколь в этом цены и пользы, – отозвался Михаил Иванович.

Это он про нашу добычу?

Или в целом о ситуации?

– Под Воротынцевыми уже семь родов Охотничьих. Так-то они формально независимы, но то лишь на бумаге. Давно уж одним домом большим живут. И да, некоторым сие внушает опасения.

Не без оснований, полагаю.

С другой стороны ясно, что при наличии грамотных специалистов дёргаться и строить козни, чтобы заполучить полудохлого мальчишку как-то… как-то противоречит здравому смыслу и логике.

И что это значит?

Это значит, что конкретный мальчишка более ценен, чем все эти специалисты? Чем?