– Что… это… было? – напившегося, меня укладывают снова, правда, подпихнув под голову ещё одну свалявшуюся подушку, то ли чтобы мне удобнее было, то ли чтобы не блеванул ненароком, потому что выпитое встало колом.

– Сумеречник, – Михаил Иванович устроился напротив.

А ныне одет иначе.

Потёртые кожаные штаны, сапоги высокие. Рубашка в клеточку. Ему б ещё шляпу ковбойскую, для полноты образа. И близко не похож Михаил Иванович на духовное лицо.

– Эт-т-то я понял, – говорить ещё тяжело. Рот наполняется горькой слюной, которую приходится сглатывать. Но хотя бы не мутит. – П-потом. Свет. Больно… с-стало.

– Ирод он, – буркнул Еремей, отходя к двери. И так вот, словно ненароком, эту самую дверь и придавил всею своею немалой массой.

– Это – благословение, – пояснил синодник.

В прошлый раз оно как-то легче перенеслось, даже вот… на пользу пошло. Будто бы. И наверное, что-то такое в моих глазах видно, если Михаил Иванович покачал головой:

– Свет вышний, как и огонь, разным бывает. Один обогреет и сил придаст, спасёт от тьмы и холода, а другой – испепелит, костей не оставивши.

– Только второй подвластен Дознавателям Первого и Высшего рангов, – вставил Еремей. – И когда ж ты, Мишенька, так далеко продвинулся-то на пути служения?

– Случилась одна… оказия, – тема эта явно была синоднику неприятна. – Не стоит о том. Ясно?

Стало быть, и у него свои тайны.

Блин, да здесь кого ни возьми, у каждого свои тайны, причём такие, что поневоле приходишь к выводу, что лучше бы держаться от них подальше.

– Ты молчишь. Мы молчим… – а Еремей за оговорку зацепился.

– Верно, Еремей…

– Д-дальше что. Со мной.

Меня данный вопрос волнует куда сильнее.

– С тобой… а что с тобой? Помрёшь и похороним. Извини, без почестей… тело твоё, как оно положено, огню предадим. Пепел над водой развеем. Я службу проведу, если хочешь. Оно, конечно, не принято за Охотников молиться, но всякая грешная душа спасена быть может.

И очи к потолку поднял, зараза поповская.

– А мы в это время?

– Вот… говорю же, Еремей, сообразительный мальчик. А вы в это время отправитесь в славный город Вильно. Точнее не совсем вы, но отставной зауряд-прапорщик Еремей Анисимович Волков со своими воспитанниками, к коим он на прежнем месте службы очень уж душою прикипел и возжелал помочь сиротам. Благое же ж дело…

– Имя… м-менять?

Как по мне сомнительная маскировка. Нет, оно-то, может, и годная для нынешнего мира, но… всё одно сомнительная.

– Имя, фамилию… новую жизнь, – Михаил Иванович поглядел снисходительно. – Да вы, чай, приключенческих книг перечитали-с, юноша. Не всё так просто. Оно-то, конечно, можно любые бумаги выправить, хоть на имя британского подданного, но толку-то, когда харя наша, российская? Причём характерная такая харя. Сразу вопросы пойдут. Кривотолки. Копания. Ко всему Еремей у нас личность довольно известная. И знакомцев у него хватает. А ну как встретит кого? Вероятность невелика, но есть… тем паче там, близ границы, туда вечно всякий неспокойный люд тянет.

В этом была толика здравого смысла.

Немалая такая.

– Даже если и не встретят, то к имени чужому привыкать тяжко. И ему, и вам. Выправку военную не спрячешь. А она порой людей крепко злит. И если вот к отставному зауряд-прапорщику, который ко всему Георгия жалованного нацепит, мало кто сунется, то вот бесчинного точно без внимания не оставят. Уж извини, Еремеюшка, физия у тебя такая, что людей на дурные подвиги будоражит.

И снова правду говорит.

– Конечно, найти кого подходящего, чтоб и с документами, и с биографиею схожею можно, но на то время надобно. И возможности поболе моих. И поиски этакие всяко привлекут внимание немалое, что с той стороны, что с моей. А потому будет от них больше беды, чем пользы, – закончил Михаил Иванович. – С другой вон стороны ты у нас покойник, причём ожидаемый. И об этом заключение есть от лейб-целителя. Об ожидательности. И что болел, то многие видели. И о Зорьке ведают… и о том, что твари очень любят охотников. В смысле сожрать.