Бедному человеку что осталось? Работа, нищета и жена. Тогда мужики умели любить женщин! Помногу рожали детей… Да и как тут не рожать – им лучина долго не горела! Свет в окошко в бычий пузырь, натянутый на него, тоже мало пропускал. Одна жена была – свет в окошке!..

Жили скудно, одна река выручала да жито. Ягоды, яблоки – дикие, кислые. Но умели их мочить – в бочке, в воде со ржаной заправкой, солью и горчицей. Роженицам ох как нужно было!.. И от склероза, для улучшения памяти их ели… Какая-то неподражаемая была в них кислинка!.. Свёкла давала курагу – сахара ещё мало было. Здоровье – было.

Войны вырывали мужей из семьи, жить надо как-то было. Ради детей шли женщины по рукам… А тут скоморошьи пляски разрешил царь Дмитрий! Степенность женщины потеряли… Шипели мужики… Иной с женой и пошумит, и пригрозит… Скоморошьи песни, частушки пошли гулять по Руси…

Некоторые женщины торговали не только самогоном и брагой, но и собой. Они несли, хоть и посрамлённую, но волю женщинам. Иногда они собирались одни, без мужей. Подпив, пели песни – тягучие, заунывные… Но иногда одна какая-нибудь, видя печаль женщин за столом, срывалась и горланила песню, песню непотребную, похабную, охальную…

Эх, снег-снежок, белая метелица –

Напилась, нажралась, только мне не верится!..

Смеялись в подпитии женщины, краснели лицом, скалили зубы – цветы ландыша, и в глазах метелилась-пуржилась синь неба… «Давайте, девчонки, ещё по одной – и до избы! Надо идти, пьяная не дойдёшь…» Выпивали и с песнями, гоготом расходились по избам…

– …А скажет мне Мнишек: «Хочу я подслащённые письма в народ послать!» – мои гонцы помчатся по Руси великой с обещаниями благодати!..

Мнишек смотрел на него и думал: «А ловок, шельмец!..»

У одного большого шляхтича будучи в гостях Гришка вдруг заболел и перед смертью якобы на одре сказал: «Тайна есть великая у меня! В час смертный не хочу унести я её на небеса. Послушай ты меня!.. Я… – говорил он, задыхаясь, – умираю я…» В глазах – бешенство, пот на лбу, перед речью лежал больным притворщиком. Он за час до «смертных своих мучений» съел гриб мухомор и стал в исступлении метаться. «Он не хочет принять меня, Отец Небесный! Не хочет принять меня!.. Не высказал я тайну… Послушай, приведи сюда попа. Ему хочу открыть я тайну, ему! Тайну моего рождения…» – «Ксёндза мне сюда!..» – приказал шляхтич.

Когда бежал слуга за монахом, к хозяину подошёл один его слуга:

– Пан, что я скажу: болен он… Безумие в глазах, потливость… И речь его безумна. Сказал мне, что он – чудом спасшийся царевич Дмитрий… Пан ясновельможный, помнишь, как посылал ты нас отбить отряд викингов? И тогда они в ярости горящей малым числом побили нас многих, и я в плен попал?.. Так вот, тоже дознался я о храбрости их великой. Перед битвой эти рогоносцы без жён перед боем ели мухоморы, и он их пёр, безумных, напролом на смерть. Её они не боялись… Сейчас подобную картину наблюдаю я…

– Так мухомор же отравление, а не безумие вызывает, смерть!.. Отрава эта так опасна…

– Не совсем, ясновельможный!.. Позволь мне запах изо рта и рук его принять, и я скажу, правильна ли моя догадка.

– Иди.

Он подошёл, склонился больному ко рту носом, потом его правую руку поднёс к своему носу…

– Ах, пся кровь, хотел хозяина моего надуть!.. – бормотал он, в пренебрежении бросил руку того, кто в будущем перстом указующим заставит повиноваться шестую часть суши и соседей – трепетать…

– Лжец, ясновельможный пан, здесь тебе мозги туманит. А позволь я его плёткой живо вылечу!.. – поддёрнул он жупан и уже пошёл на кривых кавалерийских ногах за ней.