Его повели в баню. Там он мылся долго, тёрся мыльной травой, лез в кадку с тёплой водой, блаженствовал. После вылезал и мылился душистым мылом. Помывшись, одевался в новую одежду, и такую радость почувствовал, что захватило дух. «Поверили, поверили моей сказке –

такое обращение!» Надевал кафтан. Одежда была ещё не надёванная. Говорил уже высоким тоном. «Облачение мне новое дали, шёлковое нижнее бельё…»

После бани его позвали в трапезную. Он вошёл в зал, как в сомнамбулическом состоянии: всё крутилось и неслось перед глазами. Он успел сесть, а то упал бы. Это было лишь мгновение.

Да, такого он не видал даже у бояр. На столе, блестя глазами кильки, в деревянной плошке стояла икра. Как красная смородина с куста, в чашке сияла красная икра, искрилась на солнце рубином. На противне лежали зажаренные маленький поросёнок и лебедь, в нём и вокруг него – печёные яблоки. Огромная рыбина сёмга лежала на поддоне, обложенная специями, приправами. В чашках – нарезанное тонкими ломтиками бледно-розовое сало, как облака в красной зорьке. Сердцами лежали выпотрошенные красные перцы, красными теннисными мячиками катались в чашке помидоры. Диковинка: белые мягкие сваренные картофелины, обложенные и обсыпанные пахучим укропом, свежим чесноком. А колбасы – на срезе с красным мясом и, словно вкраплёнными в него, салом и мозгом! Стояли вазы с холодно-синими кистями винограда, яблоками и грушами. Но что поразило его – изобилие жареных пиявок, напитавшихся ещё живыми кровью гусей. Но больше всего его привлёк графинчик со сверкающим в нём спиртным. Не стал ждать других – сам налил в небольшие, не известно из чего сделанные стаканы, налил полные, хряпнул. Словно ангелы тёплыми ножками пробежали по горлышку. По привычке хотел утереться кулаком, но сообразил, что у него на столе обилие закуски. Взял тонкий ломтик сала и сунул в рот – вкуснятина!

Возле стола стояла девушка – молодая, красивая, задастая, смотрела на него глазами – синее неба, веселила его пьяную душу, лившую восторг. Не удержался. Его крестьянско-дворянско-царственная священная клешня под слова: «Эх, какая она у тебя!» – припечаталась к её заду. Женщина от оскорбления ойкнула, впору хоть влепить в ответ, да нельзя. Предупреждали: царственная особа. Лишь взяла графин, налила в стакан чуточку. Дала этим понять: целыми стаканы не пьют. Вилку переложила по левую сторону, нож по правую. Будущий царь впервые видел за столом вилку. Взял, ткнул левой рукой в пиявку. Как-то неловко и неудобно. Но понял: этикет надо соблюдать. Сказал женщине: «Открой окно». Пошла, открыла створку. Створка была со стеклом. Свежий воздух елей и сосен пополз в трапезную.

Вошли ещё трое мужчин, стали с лёгким кивком головы у стола. «Садитесь, панове», – сказал Григорий. Сели. Женщина из графина налила им в стакашки. Налила и будущему царю. Стали выпивать и есть. Потом хозяин сказал: «Ваше Величество, король Сигизмунд желает видеть Вас». «Когда?» – «Сперва поедем к пану Вишевецкому, погостим там дня два-три. Потом, когда король Сигизмунд освободится от государственных дел и забот, он примет Вас». – «Надеюсь, мой брат король не слишком сильно утруждает себя заботами? Надо же ему всё-таки позаботиться о здоровье!» – «Хорошо, мы передадим Ваши наилучшие пожелания королю». Встали, откланялись и ушли. Гришка сам себе налил ещё спиртное, отстранив руку женщины, хряпнул, и ещё себе налил… осоловевший, обмяк, упал головой на стол и уснул.

Сонного, его утащили в другое крыло замка пана, оставили спать. А на этот стол именитые паны засели и гудели до утра. Его, Григория, лишь на мгновение пока допустили к столу. Его собирали далеко не для него. Что поделаешь – дипломатия! Его посуду – и вилку, и нож – выкинули. А печать его священной клешни осталась в воспоминаниях женщины, которая хвалилась своим подругам, когда он воссел на трон, что когда-то он был с нею очень близок.