– Его дочь красива и умна, хоть нрава дикого… Её не трогать – пред мои очи предстанет…

– Видел я её: красива, хоть и норовиста…

– Норовистая, пока в руки не мальчика, но мужа попадёт!.. Войдём в Москву, сядем на трон, много добрых дел сделаем… Учить детей будем, всех…

– Как – всех? И крестьянских?

– Да, и крестьянских…

– Как – крестьянских?.. Знатные – я ещё понимаю, этих надо учить. Но чтоб сравнять детей боярских с крестьянскими…

– Иди, Пушкин, учить меня тебе негоже… Поспешай!.. Да позови постельничьего, пусть поспешает – ко сну пора мне отходить…

Пушкин вышел:

– Эй, ирод, где ты?.. Иди, царь зовёт немедленно!

– Тут я, иду… Это меня ты назвал «ирод»?! Смотри, я ближе к телу императора!

– Ладно, нам ли собачиться?.. Иди, поспешай, я, что ли, за тебя это дело буду делать?!

Через некоторое время послышался стук копыт коня Пушкина. Григорий перекрестился, сказал: «Спаси Господи!..» – то ли себя просил спасти, то ли лихого гонца… Уснул быстро, испив из ковшика кваса постельничьего верного, прежде им пригубленного. Во сне видел Марину. Любил и утешал её необыкновенно! Целовал её – мягкую, податливую, лежал на ней… Позволила… Но любил её неестественно – прижимался к ляжке и просто тёрся… Она, красная, смущённая, жалась к нему, молчала. Оба были сильно смущены. Она – необыкновенным его поведением. А он – боязлив и смиренен. Думал, если кто доложит и грозный шляхтич родовитый по её жалобе потребует к себе, то скажет, что бес попутал, но Бог не допустил совершить грех до венчания… Марина лишь хохотнула, когда он подымался с неё. «Ты чего это?» – спросил он. «А так, ничего!..»

Не знал он, что она уже не девочка. Что давно, более года, прошло с той ночи, когда шляхтич, молодой и красивый, которого она часто видела во сне, при тайной встрече в счастье допустила его до себя… И он запьянил эту девочку: губами сперва целовал яблочки грудей, и она сомлела… Тайна эта была на двоих. И они её берегли. Знали: лихо будет им обоим, если воевода узнал бы про это. Гнев, не только Божий, но и его, обрушился бы на них. Не обручены, не венчаны… А чувства – что чувства?.. На чувство есть нехорошая молва… Как она теперь там поживает? Без него… Её отдадут замуж. И она немного плакала тайно о шляхтиче. Почувствовала после великий почёт и уважение со стороны всех окружающих её поляков.

…А Пушкин мчался к Москве. Копыта его коня привели, в первую очередь, к боярину, ему знакомому. В ворота постучал, не слезая с коня, кнутовищем плётки. Конь ронял клочья пены с тела, словно комки снега, переминался с места на место… Успокоительно провёл по его бархатистой шее ладонью, вытер пот с ладони о гриву коня…

– Кто там?.. – раздался грубый голос.

– Открывай – дорогой гость прибыл!..

– Ночью гостей не бывает! – послышался голос со двора, и загремели раздвигаемые ворота.

– Пушкин, ты?! – удивился хозяин, стоявший рядом с холопом.

– По нынешним временам не принято называть имена… Пошли в дом – дело есть!.. – передал он повод узды холопу. – Ночь какая лунная – хоть иголки собирай!.. Как холоп у тебя – не донесёт?

– Неверных не держу при себе…

– Как вы тут царя Бориса не уберегли?..

– Берегли, да сам он не берёгся… Не мог отличить шампиньона-грибочка от бледной поганки… И вот – результат!.. Сам любил их, жареные на коровьем масле…

– А чем они отличаются? – перебил он его вопросом.

– А пластинами под низом оладушка!.. У шампиньона они – розоватые, а у бледной поганки – белые…

– Что ты друзьям говоришь не то! А белый гриб – тоже белый…

– Так у него вкус и запах не тот! Нос-то есть – должен не только глазам верить, но и носу!