– Часть узора. Наконец-то… часть узора.

Ее глаза были широко открыты, но взгляд был устремлен в пустоту. Комната вокруг нее замирала, застывала, превращаясь в идеально симметричную, холодную сцену, в камеру абсолютного порядка.

Прошла неделя, или, может быть, две. Телефон Ани молчал, на сообщения она не отвечала. Ее бывшая коллега, Лена, с которой они когда-то вместе начинали и которую Аня в последнее время упорно избегала, почувствовала неладное. После нескольких дней безуспешных попыток связаться, Лена, терзаемая дурными предчувствиями, решила навестить Аню. Дверь в квартиру оказалась не заперта.

Лена осторожно толкнула ее и вошла.

Квартира была неузнаваема. Она превратилась в леденящее душу святилище идеальной, нечеловеческой симметрии. Каждый, даже самый мелкий предмет, был тщательно размещен, создавая безупречные, но безжизненные композиции. Воздух был холоден, стерилен и абсолютно, неестественно безмолвен. Единственный звук, если это можно было назвать звуком, – едва уловимая, почти субзвуковая вибрация, от которой по коже пробегал мороз.

Дрожа, Лена прошла в гостиную. И замерла, прижав руку ко рту, чтобы подавить рвущийся наружу крик.

Аня сидела точно в центре комнаты, на простом, идеально кубическом стуле, который, казалось, вырос из пола. Ее руки покоились на коленях, пальцы идеально выровнены, большие пальцы соприкасались. Позвоночник был неестественно прям. Ее светлое платье не имело ни единой складки, ниспадая идеальными, идентичными фалдами по обе стороны от нее.

Ее лицо, бледное, как мрамор, было воплощением безупречной симметрии, каждая черта – точное зеркальное отражение другой. Красивое, но абсолютно лишенное выражения, жизни, эмоций. Маска совершенства. Ее широко открытые глаза, подернутые легкой дымкой, смотрели прямо перед собой, отражая идеальную, холодную геометрию комнаты, но ничего не видя.

Тонкий слой кристаллической пыли, похожей на измельченное стекло или иней, покрывал каждую поверхность в комнате, включая саму Аню, заставляя ее слабо мерцать в тусклом свете, пробивавшемся сквозь идеально чистые окна. Казалось, она тоже была вырезана из какого-то странного, темного минерала, или стала частью сложной, застывшей скульптуры.

На небольшом столике рядом с ней, точно по центру, лежала та самая старинная шкатулка из темного дерева. Ее узоры казались еще глубже, еще сложнее, и от нее исходила та самая едва уловимая вибрация, наполнявшая комнату.

Аня стала совершенным экспонатом в своем собственном, доведенном до абсолюта, музее симметрии.

Неподвижная. Безмолвная. Идеальная.

Лена, задыхаясь от ужаса и подступающей тошноты, медленно попятилась к выходу. Она не могла оторвать взгляда от застывшей фигуры подруги, ставшей частью этой мертвой, безупречной гармонии. «Симметрист» достиг своей цели. Одержимость Ани и влияние неведомой силы привели ее к полной потере себя, к превращению в статичный, симметричный объект – ужасающий памятник «идеальному порядку».

Выскочив из квартиры, Лена бежала без оглядки, унося с собой образ этого холодного, совершенного ада, который когда-то был домом живого человека. А в квартире Ани Карвер продолжала царить вечная, нерушимая, мертвая симметрия.

Городской кризисный центр гудел, как растревоженный улей. Телефонные звонки сливались в непрерывный гул, шаги волонтеров и посетителей создавали хаотичную, но странным образом уютную мелодию человеческого участия. Среди этого контролируемого бедлама Сара, молодая женщина лет двадцати восьми с теплыми карими глазами и усталой, но мягкой улыбкой, была островком спокойствия и сосредоточенности. Сегодня ее смена подходила к концу, но она все еще сидела за столом в маленькой консультационной комнате, внимательно слушая тихий, срывающийся голос на другом конце телефонной линии.