Шкатулка на столе внезапно сильно нагрелась под рукой Ани, и ее резьба, казалось, вспыхнула на мгновение тусклым внутренним светом. Гудение, обычно едва слышное, на несколько секунд стало почти оглушительным, заполняя собой весь зал, а затем так же резко стихло.

– Завершено, – пронеслось в голове Ани. Она смотрела на свое творение с леденящей, отстраненной гордостью, смешанной с подступающим ужасом. – Идеально. Ни одной линии не на своем месте. Никогда.

Она чувствовала одновременно и опустошающую завершенность, и нарастающий, всепоглощающий страх.

– Но что теперь? – билась мысль в ее затуманенном сознании. – Что это за… холод? Эта… тишина внутри совершенства?

– Он смотрит на это… – подумала она, искоса взглянув на Веридиана, который теперь снова неподвижно стоял у стола, созерцая чертежи, – …как божество, любующееся своей новой, упорядоченной вселенной. А я… я всего лишь инструмент.

Роль Ани как сознательного дизайнера была окончена. Теперь начинался следующий, финальный этап ее ассимиляции.

Аня не помнила, как покинула тот зал, как добралась до дома. Она двигалась словно во сне, подчиняясь невидимой воле. Ночь окутала город, но в ее квартире царил странный, призрачный свет.

Ее жилище преобразилось. Если раньше невидимая сила лишь «корректировала» беспорядок, то теперь она, казалось, достигла пика своего влияния, «усовершенствовав» пространство в ее отсутствие. Каждый предмет занимал строго выверенное, математически точное место. Симметрия стала абсолютной, гнетущей. Сами стены ее спальни, казалось, неуловимо мерцали и выравнивались, текстура деревянного пола образовывала идеальные, зеркальные шевроны, ведущие к центру комнаты, где она стояла. Шкатулка, которую она машинально поставила на свой ночной столик, пульсировала холодным, почти черным светом, и тени, которые она отбрасывала, были пугающе четкими, геометрически совершенными.

Воздух был неподвижен и холоден. Гудение, исходившее от артефакта, теперь не прекращалось, оно заполнило всю комнату, и Ане казалось, что она видит его – слабые, упорядоченные, геометрические узоры, вибрирующие в самом воздухе.

Она почувствовала непреодолимое влечение «завершить» симметрию. Не саму себя – это было бы слишком просто, слишком хаотично. Завершить свое место в этом идеальном узоре. Это уже не было сознательным дизайнерским выбором; это было всепоглощающее, инстинктивное побуждение, идущее изнутри, или, скорее, извне, через нее.

Ее тело двигалось само, плавно и точно. Она сняла уличную одежду, и та, едва коснувшись стула, сама собой сложилась в идеальный, симметричный прямоугольник. Она облачилась в простое, светлое платье без единой лишней детали.

Затем она прошла в центр гостиной. Мебель вокруг нее, казалось, беззвучно скользнула, занимая новые, идеально центрированные позиции, образуя вокруг нее безупречную композицию. Узоры на стенах, на ковре стали более выраженными, их линии сходились к ней, как к фокусной точке некоего грандиозного ритуала.

Аня была пассивна, почти загипнотизирована. В ее сознании метался последний, слабый проблеск ее прежнего «я», крик ужаса, но он был быстро подавлен всепоглощающей, нечеловеческой потребностью в «равновесии», в «порядке». Ощущение неизбежности было абсолютным.

– Время… пришло, – прошелестели ее губы, но звук не нарушил гнетущей тишины. – Быть неподвижной. Быть… уравновешенной.

– Больше никакого хаоса. Никаких… отклонений.

Она медленно опустилась в простое кресло, которое, казалось, материализовалось из самого пространства – идеально кубическое, строго по центру комнаты.