Первая же встреча с Алексом затянулась на несколько часов. Они сидели в тихом кафе, и Алекс говорил, говорил, изливая свою боль, свое отчаяние, свою бесконечную тоску. Сара слушала, полностью растворившись в чужих эмоциях, впитывая каждую слезу, каждый вздох.

Вернувшись поздно вечером в свою небольшую, немного неуютную квартиру, Сара почувствовала себя выжатой до последней капли. Это была не обычная усталость после тяжелого дня в центре. Это была всепроникающая, доходящая до костей изможденность, словно из нее высосали всю жизненную энергию. Ей было холодно, несмотря на включенный обогреватель.

Она попыталась заняться своим любимым хобби – рисованием акварелью, но краски казались тусклыми, а рука не слушалась. Привычное удовольствие от творчества исчезло, оставив лишь пустоту. Ее собственные эмоции, обычно такие яркие и живые, казались приглушенными, отстраненными, словно она наблюдала за собой со стороны.

– Ух, этот случай действительно вымотал меня. Больше обычного, – подумала она, глядя на свое бледное, осунувшееся отражение в зеркале. Серость ее квартиры казалась сегодня особенно выраженной, давящей.

Тут ее телефон настойчиво засветился – сообщение от Алекса. Новая волна отчаяния, новая просьба о поддержке. И Сара, несмотря на странную внутреннюю пустоту и физическую слабость, почувствовала непреодолимое желание немедленно ответить. Легкое, почти болезненное возбуждение от осознания того, что она так сильно нужна, что только она может помочь, пересилило все остальное.

– Мне просто нужно хорошо выспаться… но я не могу перестать думать об Алексе. Он мне так нужен, – убеждала она себя, набирая ответ. – Это и есть выгорание? Нет, просто… этот случай другой. Более интенсивный.

Она еще не понимала, что каждая встреча с Алексом, каждое ее сопереживание было для «Сочувствующей Бездны» очередным «глотком» ее эмпатии. Бездна начинала свое пиршество, а Сара, ведомая своим лучшим качеством – состраданием, – шаг за шагом приближалась к краю пропасти, не замечая, как ее собственное сердце начинает пустеть.

Прошли недели, наполненные туманом изматывающих разговоров с Алексом. Алекс становился все более требовательным, его эмоциональные бури – всепоглощающими. Сара чувствовала себя спасательным кругом в безбрежном океане чужого горя, но этот круг медленно и неумолимо сдувался.

В кризисном центре перемены в Саре становились все заметнее. Истории клиентов, которые раньше вызывали бы у нее живой отклик и слезы сочувствия, теперь звучали как абстрактные сводки происшествий. Она слушала, кивала, произносила заученные фразы поддержки, но внутри царила звенящая тишина. Однажды, консультируя женщину, сбежавшую от домашнего тирана, Сара поймала себя на том, что считает минуты до конца сессии, раздражаясь на повторяющиеся детали рассказа. Ей стало стыдно, но она ничего не могла с собой поделать. Коллеги начали бросать на нее недоуменные, обеспокоенные взгляды. Ее прежняя теплота и вовлеченность сменились отстраненной вежливостью.

Особенно болезненным стало общение с сестрой, Лили. Младшая, всегда жизнерадостная и открытая, Лили позвонила однажды вечером, чтобы поделиться радостной новостью – ее приняли на стажировку мечты. Сара слушала щебетание сестры, ее восторженные планы, и силилась выдавить из себя хоть каплю ответной радости. Но слова застревали в горле.

– Это… здорово, Лилс, – сказала она наконец, ее голос прозвучал плоско и неубедительно.

На том конце провода повисла неловкая пауза.

– Сара, у тебя все в порядке? – голос Лили дрогнул. – Ты какая-то… не такая.

– Все нормально, просто устала, – соврала Сара, чувствуя, как внутри разрастается ледяная пустыня. Она не могла разделить радость сестры, не могла даже искренне поинтересоваться деталями.