– Не все с вами согласятся. Терре вызывает всеобщую ненависть.

– Да ведь не он один!.. А кто у вас будет по части иностранных дел?

– Милейший Бертен, вы его знаете.

– Нет.

– Ну, значит, не знаете.

– Но среди всех, кого вы мне тут назвали, нет ни одного толкового министра.

– Ладно, предлагайте своих.

– Я предложу лишь одного.

– Вы его не называете, у вас язык не поворачивается.

– Я имею в виду маршала.

– Какого маршала? – переспросил король, скорчив гримасу.

– Герцога де Ришелье.

– Этого старика? Эту мокрую курицу?

– Вот так так! Победитель при Маоне – мокрая курица!

– Старый распутник…

– Государь, это ваш сотоварищ.

– Безнравственный человек, обращающий в бегство всех женщин.

– Что поделать! С тех пор как он перестал за ними гоняться, они от него убегают.

– Никогда не напоминайте мне о Ришелье, я испытываю к нему отвращение; ваш покоритель Маона таскал меня по всем парижским притонам… на потеху куплетистам. Нет уж, ни за что! Ришелье! Да я прихожу в ярость от одного его имени!

– Итак, они вам ненавистны?

– Кто это «они»?

– Все Ришелье.

– Терпеть их не могу.

– Всех?

– Всех. Да взять хотя бы доблестного герцога и пэра, господина де Фронсака: он десять раз заслуживает колесования!

– Не стану его выгораживать, но в свете есть и другие Ришелье.

– Ах да, д’Эгийон.

– Что вы о нем скажете?

Нетрудно догадаться, что при этих словах племянник навострил уши.

– Этого мне следовало бы ненавидеть еще больше, чем остальных, потому что он натравил на меня всех крикунов, какие только есть во Франции, но у меня к нему непобедимая слабость: он храбр, и, пожалуй, он мне по душе.

– Это человек большого ума, – воскликнула графиня.

– Отважный человек, стойкий защитник королевских прерогатив. Вот настоящий пэр!

– Да, да, вы тысячу раз правы. Предложите ему какой-нибудь пост.

Тут король окинул графиню взглядом и скрестил руки на груди.

– Слыханное ли дело, графиня: вы делаете мне такое предложение, в то время как вся Франция просит изгнать герцога и лишить его всех званий и титулов!

Г-жа Дюбарри в свой черед скрестила на груди руки.

– Только что, – промолвила она, – вы обозвали Ришелье мокрой курицей, а на самом деле это прозвище можно по праву отнести к вам.

– О, графиня…

– Я вижу, вы весьма гордитесь тем, что отстранили господина де Шуазеля.

– И впрямь, это было не так просто.

– Но вы на это решились, и что же? Теперь вы пасуете перед обстоятельствами.

– Я?

– Разумеется. Что значило для вас изгнание герцога?

– Это значило дать парламенту пинка под зад.

– Так почему же не дать ему второго пинка? Черт возьми, да шевельните же обеими ногами – разумеется, сперва одной, а потом уж другой. Парламент желал, чтобы Шуазель остался, – изгоните Шуазеля. Парламент желает, чтобы д’Эгийона изгнали, – пускай д’Эгийон останется.

– Я не собираюсь его изгонять.

– Оставьте его здесь: он исправился и достоин немалого возвышения.

– Вы желаете, чтобы я назначил этого смутьяна министром?

– Я желаю, чтобы вы вознаградили человека, который защищал вас, рискуя своим рангом и положением.

– Скажите лучше: рискуя жизнью; вашего герцога не сегодня завтра побьют камнями, а заодно с ним и вашего приятеля Мопу.

– Если бы ваши защитники могли вас слышать, эти слова весьма бы их поощрили.

– Они платят мне той же монетой, графиня.

– Не говорите так, их поступки вас опровергают.

– Вот как! Но с чего вы вдруг с такой страстью просите за д’Эгийона?

– При чем тут страсть? Я его совсем не знаю: сегодня я виделась и говорила с ним впервые.

– А, это другое дело; значит, вы прониклись внутренним убеждением, а убеждения я уважаю, хоть сам никогда их не имел.