Прогуливаясь таким образом, Бальзамо добрался до самого высокого места. Здесь его взору предстали всё еще величественные развалины каменного замка. Лишь полуразрушенная башня возвышалась среди груды обломков, увитых длинными гирляндами плюща и дикого винограда, этих диких детей разрушения, которыми природа населяет развалины, чтобы продемонстрировать человеку, что даже они могут быть плодородными.

С этой точки зрения владения де Таверне площадью в семь или восемь арпанов[45] были не лишены изящества и величавости. Дом походил на пещеру, окрестности которой природа украсила цветами, вьющимися растениями, прихотливыми нагромождениями камней, но при этом сама пещера отпугивала усталого путешественника, желающего найти среди этих разбитых камней убежище для ночлега.

Возвращаясь после часовой прогулки по развалинам к дому, Бальзамо заметил сухопарую фигуру барона, который, закутавшись в просторный ситцевый халат в цветочек, появился из задней двери, выходившей на лестницу, и направился в сад, где принялся снимать улиток с розовых кустов. Бальзамо поспешил ему навстречу и заговорил с учтивостью тем более изысканной, что ему стало ясно, насколько беден барон:

– Сударь, позвольте вместе с выражениями почтения принести вам и свои извинения. Прежде чем спуститься вниз, мне до́лжно было дождаться вашего пробуждения, однако я соблазнился видом из окна и захотел рассмотреть поближе ваш чудный сад и эти внушительные развалины.

– Они и в самом деле красивы, – вежливо раскланявшись с Бальзамо, отвечал барон, – но это, пожалуй, единственное, что тут есть хорошего.

– Это был замок? – осведомился Бальзамо.

– Да, мой замок или, вернее, замок моих предков. Он назывался Мезон-Руж; мы долгое время носили это имя вместе с именем де Таверне. Мезон-Руж как раз и было баронским поместьем. Но, любезный гость, давайте не будем говорить о том, чего более нет.

В знак согласия Бальзамо поклонился.

– Со своей стороны, сударь, я тоже хотел принести вам извинения. Дом мой беден, я предупреждал вас об этом.

– Я нахожу его превосходным, сударь.

– Конура, любезный гость, просто конура, – возразил барон. – Она начинает приходиться по вкусу крысам – с тех пор как лисицы, ящерицы и ужи прогнали их из другого замка. Ах, сударь, вы ведь чародей или вроде этого, – что вам, черт возьми, стоит взмахом волшебной палочки вернуть старый замок Мезон-Руж да не забыть при этом две тысячи арпанов окружавших его лугов и лесов? Но держу пари, что вместо этого вы были настолько любезны, что провели ночь на отвратительной постели.

– О сударь!..

– Не спорьте, любезный гость. Постель отвратительна, я знаю: это постель моего сына.

– Клянусь вам, господин барон, постель показалась мне превосходной. Как бы там ни было, я в смущении от вашей доброты и от всего сердца хотел бы оказать вам взамен какую-нибудь услугу.

Старик, не упускавший случая пошутить, указал ему на Ла Бри, который поднес хозяину стакан воды на прекрасной тарелке саксонского фарфора, и проговорил:

– Прекрасно, господин барон, у вас есть случай сделать для меня то же, что наш Спаситель сделал на свадьбе в Кане Галилейской: превратите эту воду в вино, но по крайней мере в бургундское, например в шамбертен, и вы окажете мне тем самым величайшую услугу.

Бальзамо улыбнулся; барон, сочтя его улыбку за отказ, залпом опорожнил стакан.

– Замечательное средство, – заметил Бальзамо. – Вода, барон, – самое благородное вещество: именно над нею носился Дух Божий перед сотворением мира. Ничто не может ей противостоять: она точит камень, и, быть может, когда-нибудь обнаружат, что в ней растворяются алмазы.