– Подумаю, – уклончиво ответил тот.

Когда Черняев закончил печатать протокол, в ординаторскую вошел Бластитов. Петр Александрович подумал, что сейчас он станет распекать его за эту малоперспективную операцию, и приготовился отвечать, но он ошибся. Сергей Олегович про операцию ничего не сказал.

– Петь, – обратился он к Черняеву, у тебя будет на одну палату меньше. Рад? – Он прищурился. – У нас в отделении будет находиться кабинет доцента. Новый человек на кафедре, вроде с перспективой.

– Хорошо, – согласился Петр Александрович.

– Тебе хорошо, я понимаю, на одну палату меньше.

– А вам, чем плохо?

– Пока ничем. Главное, чтобы в наши дела не лез.

– Кто и откуда?

– Вроде, женщина. С какой-то птичьей фамилией, Сова, кажется.

– Поживем-увидим.

Бластитов вначале поопасался, вдруг на его место? Но, паразмыслив, решил, доцент кафедры вряд ли захочет поменять свое место на место заведующего отделением – слишком хлопотно.

Сова, подумал Черняев. Фамилия была редкая, и была Черняеву знакома. На одном с ним потоке, в соседней группе училась девушка с такой фамилией, звали Ольгой, и была она из успешной медицинской семьи. Отец, кажется, был профессором на кафедре фармакологии, и заодно проректором по учебной работе. Черняев в круг ее знакомых, понятное дело, не входил, дружбу с ней не водил, и после окончания университета они виделись один раз, и то случайно. То, что Сова сделает научную карьеру, никто не сомневался. У нее были хорошие стартовые возможности, и сама она была девушка неглупая и в меру трудолюбивая.

Интересно сейчас будет на нее взглянуть, подумал Черняев. Может, она и говорить со мной не захочет?

Эта мысль, так внезапно набежавшая, также и внезапно и ушла за текущими делами: перевязками, выписками, осмотрами, консультациями. После обеда он зашел в реанимацию.

Гущину подключили к аппарату искусственной вентиляции легких. По-другому и не могло быть. Петр спросил у врача в палате, какой он дает прогноз.

– Какой прогноз? – переспросил тот, как будто не услышал. – Прогноз один, и он известен. Впрочем, давление пока держит без вазопрессоров. Он еще что-то сказал, но Черняев этого не расслышал.

В ординаторской был небольшой закуток, отгороженный шкафом, своеобразное место отдыха врачей, скрытое от посторонних глаз. Там стоял стол с электрическим чайником и микроволновка. Там же стоял холодильник. Это было место, где врачи могли перекусить. Здесь сидел Мукомолов. Черняев сел рядом, налил в чашку растворимый кофе, но пить не стал, погрузившись в свои мысли. Мукомолов заметил это.

– Чем-то ты расстроен?

– Петр Александрович вернулся мыслями в ординаторскую, – нет, ничего. Все нормально.

– До тебя Бластитов приходил, мозг мне вынимал. Говорил, что неправильно работаю, неправильно истории кодирую, от этого отделение зарабатывает меньше денег.

– Начальство его ругает, он – нас, – дипломатично ответил Петр Александрович. – Кодируйте правильно.

– Только и разговоров, что про медстандарты, тарифы, как нужно правильно писать, чтобы больше получить по ОМС. Столько за последний год работы прибавилось! Как они наверху не понимают, что это время, отнятое у больных? Большая часть нашей работы не связана с лечебным процессом. Сестры каждую таблетку списывают, за смену заполняют кучу журналов. Какая температура в отделении, какая влажность, когда проветривали, за время дежурства несколько сводок по количеству больных в отделении нужно отправить. Спрашивается, кому это надо и для чего?

– Кому-то, вероятно, надо, – заметил Петр Александрович. – Инструкции так написаны, что все их выполнить невозможно, поэтому всегда можно найти виноватого стрелочника. Или назначить. Контролирующий аппарат большой, и он постоянно увеличивается. Как-то нужно о себе напоминать, чем-то подтверждать необходимость своего существования и незаменимость.