Марфа Максимовна дремала. Беглого взгляда на нее было достаточно, что улучшения в ее состоянии нет. Он сел рядом на стул. Она открыла глаза, устало посмотрела на врача, но ничего не сказала.

– Как дела, Марфа Максимовна? – Спросил ее Черняев.

– Ничего, – ответила она. Черняеву показалось, что Гущина пытается улыбнуться. – Живот у меня почти не болит, только туговато мне.

Петр Александрович слегка через одеяло надавил ей на живот и ощутил твердость брюшной стенки. Он надавил еще и резко убрал руку. Она ойкнула от неожиданной боли.

– Ба, – как можно мягче сказал Петр Александрович, – нужно операцию делать. Нужно ваше согласие.

– Давай, – тихо ответила Гущина, – раз без операции никак. Помирать, видно, пора. И то сказать, зажилась я на этом свете.

Петр позвонил в операционную и анестезиологам договориться об экстренной операции. Из операционной ответили, что один операционный стол свободен, и пациентку можно подавать прямо сейчас. Он сказал постовой сестре, чтобы Гущину подавали в операционную. На операции Черняеву нужен был помощник, и он вернулся в ординаторскую.

Илья Горелов, ординатор, сидел за столом и играл в компьютере.

– Илья, – обратился он к нему. Хотел сказать ему, «если ты свободен», но, видя, что тот занят компьютерной игрой, и, стало быть, свободен сказал:

– Поможешь мне? Гущину берем на операцию.

– Гущину? Кто это? – Не отрываясь от игры, спросил Горшков. – Та, что ночью поступила?

– Да.

– Так, она за второй хирургией. Пусть они колотятся.

Петр Александрович не счел нужным с ним дискутировать.

Глеб в этом году заканчивал ординатуру и планировал остаться в больнице. Бластитов обещал ему содействие – поговорить с руководством больницы.

Осмотр брюшной полости подтвердил худший прогноз: у Гущиной оказался мезентериальный тромбоз с некрозом значительной части толстой кишки и разлитой перитонит. Нужно было решать, что делать дальше: резецировать почти всю толстую кишку или оставить все как есть, признав случай инкурабельным. Черняев попросил анестезиолога позвонить Бластитову и Юранину, чтобы пригласить их в операционную для консилиума.

– Сейчас подойдут, – сказал анестезиолог. И добавил, – пока можете зашивать.

Черняев уже решил, что будет делать Гущиной субтотальную резекцию толстой кишки, понимая, что шансов выжить у нее один на тысячу. Но если оставить все как есть и зашить живот, то не будет и его.

– Будем делать резекцию, – будто самому себе сказал Черняев.

Анестезиолог пристально посмотрел на него, всем своим видом показывая, делать тебе нечего.

В этот момент в операционную вошли Юранин и Бластитов, на ходу натягивая маски на лица. Юранин посмотрел через плечо Петра Александровича, потом на Бластитова и сказал:

– Ловить здесь нечего. Оформите как интраоперационный консилиум. Бластитов согласно закивал.

– Хочу резецировать, – сказал Черняев. – Маленький, но шанс.

Бластитов открыл было рот, чтобы возразить, но Андрей Сергеевич его опередил:

– Оперируйте.

И вышел из операционной. Бластитов с нескрываемым раздражением сказал:

– Делать тебе нечего!

И тоже вышел.

Анестезиолог посмотрел на часы и спросил:

– Сколько вы рассчитываете по времени?

– Часа полтора, я думаю, – ответил Петр Александрович.

– Значит, два.

Операция заняла час пятьдесят. Конец тонкой кишки – илеостому – вывели на брюшную стенку.

Черняев, после того, как все закончили, поблагодарил всех и вышел из операционной.

Рабочий день продолжался, и нужно было еще многое успеть.

В ординаторской Петр Александрович сел печатать протокол операции. Вошел Илья.

– На дежурство останешься? – спросил его Черняев.