– Вам так противно?

– Нет, мне по-обычному противно. Не противнее, чем, скажем, в десяти метрах отсюда. Сейчас я спою, получу свои гроши и отправлюсь на улицу пинать камни, что попадутся мне под ногу. Я очень, знаете ли, люблю пинать камни.

– Вы так говорите, словно вас силой сюда притащили. Человек всегда оказывается ровно там, где ему и положено. – девушка начала поправлять прическу, пытаясь этим скрыть, насколько сильно была раздражена.

– Вы, значит, тоже?

– Мой отец тут управляющий. Где мне еще прикажете быть?

– Ну, – Ампер по-глупому рассмеялся и прищурил глаза, – не попросите его накинуть мне немного сверху? Обещаю отдать часть этого его дочке в ближайшем трактире. Был бы признателен.

– Время. – Девушка указала на часы, стрелки которых кричали о том, что пришло время выходить на сцену, после чего развернулась и быстрым шагом вышла из комнаты.

– Знаете, – Ампер сложил руки возле лица и начал кричать ей вдогонку, – чтобы увидеть звезды, мне достаточно представить небо. Они всегда на нем. – ответа не последовало, и он встал со стула, поправил свой костюм и пошел в сторону сцены.

Секунда, в сущности, мало чем отличается от ноты. За нотой следует определенный звук, за секундой – действие или событие. Из нот складываются симфонии, а из секунд – судьбы. С другой стороны, думал про себя Ампер, каждая секунда уже почти что целое произведение. Увертюра праздности, ода бессмысленности, реквием по потерянному времени. Стоило бы поставить перед этими людьми часы с мой рост – пускай себе наслаждаются. На их месте мне бы это доставило куда большее удовольствие. Секунда, секунда, секунда и ты уже глухой на оба уха старик – вот тебе и вся симфония.

Сегодняшнее выступление вызвало у зала не больше интереса, чем предыдущее. Предыдущее вызвало ровно столько, сколько вызвало ему предшествующее. Это навеивало спокойствие, заполнявшее зал подобно тому, как наполняет бочку вода. Амперу это было настолько привычно, что он мог с легкостью предугадать, с какой силой сегодня будут хлопать собравшиеся. Сам он предпочитал во время своего пения предаваться философствованию. После нескольких дней безделья это было для него резким дуновением холодного ветра прямо в лицо. Сходя со сцены в одном и том же месте, он давал концерты на улице, в оперном театре на возле Шатровой площади, перед всем городом, перед звездами.

Час пролетел незаметно одинаково для погруженной в себя публики и для ушедшего в забытие певца. Негласный договор, которым дорожили обе стороны, никогда еще не был нарушен. Публика не слышит выступления, а человек на сцене волен делать, что ему заблагорассудится. Уходя, они переглядывались и благодарили друг друга за этот прекрасный час.

Ампер вернулся в комнату за кулисами и обнаружил там уже новую незнакомку. На этот раз ей оказалась женщина средних лет, даже не пытавшаяся скрыть свое старение. Ампер невольно подметил, что морщины придают ей мудрости, а расшитое платье заставляет тебя чувствовать глупее, чем ты есть на самом деле. Стоя сейчас перед ней, ему казалось, что он собачка, которой сейчас начнут раздавать команды.

– Пели вы, скажу я честно, неплохо, но и недостаточно хорошо. Понимаете, – одним движением руки женщина раскрыла веер и начала картинно им размахивать, тем самым подчеркивая свою отчужденность. В ее глазах раскинулся лес, окутанный густым туманом. Протяни руку – не увидишь ни одного пальца, – вы пели невзначай, а всерьез думали о чем-то другом.

– Я, – Ампер замешкался, не знал, что сказать. Такое он чувствовал впервые с тех пор, как встал из-за школьной парты, – наверное, недостаточно хорошо распелся перед выступлением.