– Видишь карту? – с пристрастием осведомился Василий.

– Вижу, не слепой.

– А коли не слепой, то сюда гляди – наш маршрут! Или, как водилы говорят, плечо!

– Знаю – плечо! Дорога в один конец.

– Хорошо, хоть это знаешь. У меня на автобазе самое длинное плечо.

– Поздравляю! Что с того? – изобразил полное равнодушие и откровенную незаинтересованность Тягин.

– А то, что я пятнадцать лет на этом плече. На одном маршруте! Пятнадцать лет, как один день!

– Сдохнуть можно!

– Не сдох, как видишь. Я эту дорогу, как свою ладонь знаю. И меня на ней все знают. Каждая собака!

– А кошки?

– Знают!

– Ну и куры, конечно. Ты ведь, как трамвай по рельсам: туда-сюда, туда-сюда…

– Как трамвай!

– По расписанию?

– По расписанию!

– Жена ждёт? – сахарным голосом подсказал Тягин.

– Ждёт!

– У вас любовь, небось?

– Любовь!

– Детки…Пелёнки-распашонки…Сяси-масяси…

– Как положено!

– Ждут, скучают…

– Скучают!

– Пятнадцать лет на одной дороге! С ума сойти! Не надоело? – задирался новобранец.

– Я с места на место не прыгаю, как некоторые!

– Ну да! Ты – человек основательный, надёжный…

– Надёжный!

– А я попрыгун?!

– Попрыгун!

– И я тебе не нравлюсь?!

– Не нравишься!

– А мне плевать!

Не секрет, драчливый петух жирным не бывает, подкожные запасы сгорают на корню. Возбуждённые до крайности, они нервно дышали, раздувая ноздри, смотрели пристально – глаза в глаза, пожирали друг друга взглядами, испепеляли, можно сказать. Было без слов понятно, еще мгновение и прольётся кровь.

Как ни повернись, буквально на глазах в натуре образовался театр, ни дать, ни взять, театр: жуткая атмосфера, страсть в клочья, кромешная ненависть и вражда на фоне сокрушительной любви. Шекспир отдыхает. Только и оставалось, что дождаться жертв. Картина в результате наблюдалась душераздирающая, от которой леденела грудь и кругом шла голова.

Впрочем, дракою правоту не добудешь, к счастью, до рукоприкладства и смертоубийства, однако, не дошло. Сказался жизненный опыт и от природы внутренняя гармония Колыванова. Он взял себя в руки, совладал с центральной и вегетативной нервными системами, унял недовольство и отладил пульс. Несмотря на весь накал и жгучие чувства, Василий решил до кровопролития не доводить. Кровь, сказал народ, не вода, сердце не камень. «Что с него взять, поверхностный человек, ни мысли, ни суждений", – в обвинительном ключе размышлял Колыванов и направился в диспетчерскую, где наотрез отказался от напарника, в категоричной форме потребовал замены.

– Снова-здорово, Колыванов! – трагически воздел руки к небу диспетчер Семикобыла. – Остынь, нет у меня никого. Спасибо, Тягин подвернулся, а не то куковать бы тебе на приколе.

– Один поеду, – упрямо гнул свою линию Василий.

– Охота пуще неволи, – отметил диспетчер. – При всём к тебе уважении, нет у тебя таких прав. Один не поедешь.

– Ты пойми, Семикобыла, у меня расписание. Дорога дальняя, семья ждёт. Я из графика выбиваюсь, мне спешить надо.

– Спех людям на смех. Спеши, да не торопись.

– Семикобыла, мне не до шуток, я на самом деле спешу.

– Спешливый топором опоясывается, в котомку обувается.

– Ну и напарника ты мне дал. Плакать хочется.

– Слезами горю не поможешь! Что ты паришься, как просватанная невеста? Езжай с Тягиным. Тише едешь, дальше будешь.

– Близок локоть, да не укусишь. Удивляюсь я тебе, Семикобыла. Как я с ним поеду, если у нас полярные взгляды? Ничего общего! Чуждое мировоззрение!

– Да какие у него взгляды?! Какое мировоззрение?! Одна видимость. Он же сам вызвался с тобой ехать!

– Не спорю, сам вызвался и сам напросился. Однако Бог шельму метит, я таких сразу вижу – насквозь, шила в мешке не утаишь. С этим фруктом у меня непримиримые противоречия. Антагонизм, можно сказать. И отношения напряжённые.