Граф Тойпен резко махнул головой.

– Дьявол, сердце мое, она же не может вечно оставаться вдовой! Молодая женщина в самом расцвете, к тому же бездетная! И что станет с Лангенпфулем? Отойдет каким-нибудь равнодушным родственникам? Да того она сама не захочет!

Они дошли до конца дорожки и повернули назад. Время от времени баронесса останавливалась, чтобы посмотреть, завязались ли артишоки и как растут помидоры.

– Дорогой папа, – сказала она, – мне кажется, фрау фон Зеезен была не слишком счастлива в браке. Зеезен был, господи упокой его душу, довольно грубым спутником жизни. Да что тут говорить, так оно и было. Нимрод, заядлый игрок, бегал за каждой юбкой. Церковь не посещал, а в синоде отпускал свои шуточки. Мне об этом рассказал суперинтендант. При этом ревнив, как Отелло. Лишь после его смерти бедной Маринке удалось вздохнуть спокойно.

– Трех лет вполне достаточно, – заметил граф.

Фрау Элеонора пожала плечами.

– Это большой вопрос, папа. Быть может, не для Маринки. Кроме того, у Макса тоже есть право голоса. Я знаю, что Зеезен ему нравится, но неизвестно, позабыл ли он уже свою прежнюю любовь, эту Варнову.

– Господи помилуй! – испугался граф. – Он знает наше мнение. Только из-за Варновой мы отпустили его в Африку. С тех пор он ее не видел и не увидит никогда. Ты что-нибудь про нее слышала?

– Нет, ничего. Фрау фон Зеезен нашла ей новое место, если не ошибаюсь, в Швейцарии.

– Швейцария – это далеко.

– Я уверена, что она отлично устроится. Мне она была весьма симпатична, я дала ей блестящие рекомендации.

– И правильно, Элеонора. Полностью тебя поддерживаю. Она мне очень нравилась. Напоминала мне, – Тойпен провел правой рукой по лбу, – не знаю даже кого. Но ей стоило решительно отказаться от предложения Макса, она должна была с самого начала понимать, что брак с ним невозможен!

– Боже мой, папа, она была ослеплена!

– Она была, так сказать, загипнотизирована. Супруга будущего владельца имения, фрау фон Тюбинген, состояние, блестящее положение в обществе, все это, конечно, привлекло бедную девушку. И все же она вела себя в высшей степени разумно. У меня нет к ней никаких претензий.

– У меня тоже, вовсе никаких. В делах сердечных мы, женщины, умеем кое-что прощать. Да и Макс повел себя тактично и корректно. Не пошел напролом, а повиновался. Тойпенская кровь! Разум победил.

Граф остановился и поскреб ногтями кору шпалерного персика.

– Червь, бьюсь об заклад, – сказал он. – Садовника непременно нужно ткнуть носом! Гельрих начинает терять внимание. Но вернемся к разговору! В ближайшее время следует собрать гостей – заколоть тельца в честь возвращения блудного сына, – вы точно пригласите Зеензенов.

– Конечно же! Эберхард, правда, будет ругаться. Он ненавидит подобное времяпрепровождение. Но деваться ему некуда. Лучше было бы, разумеется, видеть Маринку чаще и в узком кругу, быть может исключительно семейном.

– Это позже. Для начала пусть присмотрятся друг к другу. Ясное дело, мы, старшие, будем дипломатично держаться в стороне. Устроим все так, чтобы Макс и Зеезен время от времени оставались наедине. Этим займусь я, подобные дела по мне. Что ж, Элеонора, мы договорились: для начала праздник, возможно, уже на следующей неделе. Договорись с Эберхардом! Да – апропо – о наших договоренностях, идеях и раскладах ему знать не обязательно, не в деталях. У него рука слишком тяжелая. Тюбингены никогда не были дипломатами. Он поломает все, что мы пытаемся построить. Это не то чтобы вотум недоверия, но некоторая сдержанность нам не повредит. Не так ли, Элеонора?

– Согласна, папа. Тойпены чувствуют куда тоньше. У Тюбингенов есть сильные стороны, но эта порода жестковата. Особенно это заметно в деликатных вопросах. Им что дела любовные, что продажа зерна. Им недостает ни такта, ни твердой уверенности в нашем положении в обществе, ни приверженности традициям. Макс однажды оступился, однако раскаялся и вернулся в семью. Он испытывает пиетет перед своим родом и гордится им. Весьма по-тойпенски. Бернд и Дитер еще маленькие, а вот Дикта меня беспокоит. Тюбингеновская порода. Ты частенько ссоришься в Эберхардом, потому что он придерживается умеренных взглядов и занимает недостаточно жесткую позицию в политических вопросах, а Дикту я порой и вовсе ловлю на совершенно демократических идеях.