В двенадцать лет, в 1928 году, путешествуя с родителями друзей, Джейн впервые попала в Нью-Йорк. «1928 год, Уолл-стрит, время обеда… и город просто бурлил, – скажет она в интервью. – Он был полон народа»[274]. Когда шесть лет спустя она переехала в Нью-Йорк, дела обстояли иначе, улицы наводняли безработные. «Между подъемом в процветающие двадцатые и депрессией была существенная разница». И если она сама, немного избалованная, справлялась без проблем, то для большинства это было тяжелое, жестокое время – целые семьи ютились в убогих квартирах в недостроенных домах с незалатанными крышами; время массовой безработицы, упущенных возможностей и увядших надежд. Весь город и вся страна чувствовали себя бедными, неудовлетворенными, старыми и изношенными. Миллионы безработных страдали, их нищета просочилась в жизни остальных, в души всех, кто жил в условиях неопределенности и стреноженных амбиций.

После Перл-Харбора армия безработных исчезла. В Нью-Йорке Бруклинский армейский терминал вскоре начнет обслуживать военнослужащих, направлявшихся в Европу[275]. На Варик-стрит в Нижнем Манхэттене Norden Company собирала бомбовые прицелы. Городская швейная промышленность миллионами единиц производила военную форму. Бруклинская военно-морская верфь, лишь одно из сорока судостроительных и судоремонтных учреждений города, строила военные корабли. И поскольку мужчины уходили на войну, женщины получали работу, ранее им недоступную. «Наверняка каждый отдавал себе отчет в том, что мерзко получить работу и шансы на хорошую жизнь ценой войны, – писала Джейн с высоты прошедших шести десятилетий. – И все же все мои знакомые были благодарны за то, что хорошая работа и выросшие зарплаты полились на них, как ливень после засухи. Теперь показалось, что мир, наконец, нуждается в нас»[276].

К двадцати пяти годам Джейн Батцнер уже успела познать разные грани литературного мира, редактирования и издательского дела – в школе она была поэтом, стажировалась в газете, помогала известному автору собирать материал, работала на фрилансе и написала (или, во всяком случае, «составила») книгу, опубликованную в университетском издательстве. Теперь, за год в журнале Iron Age, она познала еще одну грань. Несчастный Iron Age, его никогда не читали ради удовольствия, он не представлял интереса для большого литературного мира, нечасто встречался в газетных киосках и был настолько далек и от литературы, и от науки, насколько это вообще возможно. Это был отраслевой журнал: его новости, находки и репортажи ценились читателями только этой ниши и более никем.

Джейн, начавшую там с должности секретаря, скоро повысили до помощника редактора; в конце концов она вырастет до младшего редактора. Незадолго до этого последнего повышения, в конце 1942 года[277], она работала над большой статьей о цветных металлах. Черные металлы включают железо, особенно сталь, цветные металлы – это все остальные: медь, олово, алюминий, цинк, магний, никель и свинец. Они важны в современной жизни. А в 1942 году, через год после Перл-Харбора, они оказались необходимы для военных целей. Многим литературно одаренным людям сама тема могла показаться безнадежно утилитарной, лишенной интереса. Другим ее технические бастионы показались бы неприступно высокими, а цеха, фабрики, литейные заводы и тоскливые конторы на задворках фабрик, где разворачивались производственные драмы, – неказистыми и непривлекательными.

Однако это была тема Джейн.

«Все обычные цветные металлы[278], – начала она свою статью, – превратились в драгоценность, за ними гоняются и охотятся, их холят и лелеют, теперь их никто не использует как попало и ради заурядных нужд». Большую часть запасов олова контролировали японцы. Большую часть других металлов можно было достать, но ненасытный спрос войны на них не удовлетворяли уже существующие массовые поставки. Чтобы снарядить бомбардировщик, улетавший бомбить Германию, требовалось полторы тонны меди. Зенитный прицел нуждался в цинковом литье. Для легированной стали в больших количествах нужен был никель.