Глаза, устремленные на улицу. Жизнь Джейн Джекобс Роберт Канигел

EYES ON THE STREET: THE LIFE OF JANE JACOBS by Robert Kanigel

This translation published by arrangement with Alfred A. Knopf, an imprint of The Knopf Doubleday Group, a division of Penguin Random House, LLC.

Предисловие

Стоит только задуматься, что вы хотите сказать о Джейн Джекобс, – и сразу же задаешься вопросом, как бы она на это среагировала.

Вам бы вряд ли захотелось ввязаться в спор с Джейн: она могла переспорить любого. В словесном поединке она была непобедима. В тридцать лет, то есть задолго до создания «Смерти и жизни больших американских городов», она написала провокационную статью для крупного журнала, издатель которого поинтересовался достоверностью ее информации. Когда они встретились, Джейн защищала свой текст, «перечисляя факты и наблюдения из первых рук»[1]. Позже она спросила симпатизирующего ей коллегу, почему он не заступился за нее. Тот ответил: «А незачем. Бедняга [издатель] подумал, что попал под бензопилу».

Можно сказать, что Джейн Джекобс не выносила дураков, и это верно. Но нет – вы так не скажете, ведь это ужасное клише, а вам не захочется произносить клише перед Джейн. Вам захочется быть на высоте. Если ваши доводы неубедительны, вам не хватает точного примера, ваша точка зрения не ясна, вы, вероятно, не пожелали бы это продемонстрировать. Потому что если бы вы это сделали – за кухонным столом в ее доме в Гринвич-Виллидж, или позже, в Торонто, или на общественных слушаниях, или среди ученых – она бы вас просто уничтожила. «Бывают поводы не соглашаться с Джейн Джекобс, но не так много, как кажется, – писал Роджер Сейл в The Hudson Review в 1970 году, – потому что, по ее собственным словам, она практически всегда права, и настоящие вопросы возникают, когда вы начинаете размышлять, а что же она упустила?»[2]

Джейн – как все ее звали, включая троих детей – написала семь книг, спасала городские районы, останавливала строительство скоростных дорог, ее дважды арестовывали, она нежилась в лучах обожания со стороны легионов поклонников, провела миллион дискуссий и дебатов за кухонным столом, которые всегда выигрывала. По крайней мере в последние годы – хотя есть все основания полагать, что все это восходит еще к начальной школе, – она неизменно главенствовала в разговоре. Она слушала, отвечала, спорила. Она думала о том, что хотела сказать, и говорила это. Не приукрашивая, не смягчая. Просто говорила. Назовите ее хоть жестокой, хоть честной. Кто-то однажды сказал о ней: «Какой прекрасной, милой бабушкой ей никогда не бывать»[3].

Джейн была совершенно нормальной, здоровой и счастливой во всех самых важных смыслах. У нее были друзья, которые ее любили. Она хорошо к ним относилась, была доброй и любящей. Она могла быть игривой и даже дурачиться: по меньшей мере однажды корчила смешные рожи на камеру. Когда вы с ней здоровались, она крепко вас обнимала. Она отрывала время у письма – самого важного занятия в ее жизни, – чтобы помочь своим детям, друзьям, соседям. Но она всегда говорила то, что думала; она не знала, как можно иначе. Однажды, когда Джейн в очередной раз сказала то, что думала, журналистам The New York Times, редактор журнала, в котором она работала, произнес: «Полагаю, вам действительно не следовало высказываться…»[4]

Итак, встает законный вопрос: всегда ли она была такой? Или это черта характера, развившаяся со временем? Может быть, она проявилась только после того, как первая книга ее прославила? Или после переезда в Торонто, когда она стала для этого города знаковой фигурой, перед которой преклонялись? Маска ли это, которую известная персона порой надевает на себя и с которой срастается с годами? Или она всегда была такой?

Джейн Джекобс написала семь книг, но помнят ее благодаря только одной из них, под названием «Смерть и жизнь больших американских городов». Она впервые была опубликована в 1961 году и с тех пор постоянно переиздавалась. Считается, что эта книга больше, чем что-либо иное, изменила общий взгляд на города и то, чего ожидают от них. Когда читатели говорили о ней, то порой признавались, что «Смерть и жизнь» была для них опытом, близким к религиозному. Что книга их изменила. С этих пор они видели все иначе. Их Чикаго, или Нью-Йорк, или Бостон изменился в их глазах, обрел новый баланс важного и неважного. Для многих сегодня, конечно, Джейн Джекобс – почти культовая фигура, а «Смерть и жизнь» – своего рода евангелие, как «Маленькая красная книжица» председателя Мао, или Библия, или Конституция США – вместилище окончательной истины. Я отношусь к тем, кто рано узнал о Джекобс и прочел ее «Смерть и жизнь» еще в начале 1970-х годов. Для нас настоящим откровением стала уверенность в том, каким город может быть в своих лучших проявлениях, и оправдание городской чувствительности наподобие того, которое я впитал, когда рос в Нью-Йорке, и позже видел в Париже и Сан-Франциско.

С тех пор прошло уже много лет, и предметом книги, которую вы сейчас читаете, являются не города, не городское планирование и не урбанистика. Эта книга предназначена не для того, чтобы собрать жизнеутверждающие истории обновления и возрождения городских улиц. Она не берет читателя за руку и не ведет его через возродившийся район Стэйшн-Норт в Балтиморе или облагороженный Уильямсбург в Бруклине; через старые склады и офисные здания, переделанные в жилье, или вновь ожившие даунтауны. Она не ликует в связи с устойчивым падением уровня преступности в Нью-Йорке и других городах. Не наслаждается сносом разрушающих город магистралей в Бостоне и Сан-Франциско. Все это, рассмотрев под правильным углом, можно положить к ногам Джейн Джекобс. И вы действительно найдете такие счастливые истории в книге. Но не они являются ее предметом.

Скорее это биография замечательной женщины, которая помогла воплотить подобные истории в жизнь. Эта книга возвращает нас к тем временам, когда редкие позитивные сообщения о жизни в городах были похоронены под кипами пресс-релизов о новых проектах развития пригородов, строительстве новых междугородних автомагистралей, связанных клеверообразными развязками, и новых циклах корпоративного бегства в пригородные бизнес-парки. К тем временам, когда старые городские кварталы сносились, а на их месте возводились высотные здания; когда трущобы были трущобами и каждый точно знал или хотя бы представлял, что это такое; когда на любого, кто хотел жить в городе, смотрели как на слегка чокнутого. К тем временам, когда Джейн Джекобс вышла, оглянулась вокруг и помогла людям увидеть город другими глазами.

К концу своей жизни и со времени смерти в 2006 году в возрасте восьмидесяти девяти лет она вызывала обожание, градус которого заставляет поднимать брови. Джейн назвали «самым влиятельным урбанистическим мыслителем всех времен»[5], ставя перед Фредериком Ло Олмстедом, Льюисом Мамфордом, Робертом Мозесом и Томасом Джефферсоном. Ее называли «гением здравого смысла»[6], «крестной матерью городской Америки»[7], «городским Торо» и «Рейчел Карсон[8] мира экономики»[9]. Одна из ее книг, «Системы выживания» (Systems of Survival, 1992), считается «чертовски наблюдательной, подобно фильмам Вуди Аллена»[10]. В свою очередь, один из фильмов Вуди Аллена был описан как «транслирующий идеи Джейн Джекобс и ее жалобы… на степень отчуждения современной архитектуры и послевоенный урбанизм»[11]. «Смерть и жизнь больших американских городов» сравнивалась с «листом бумаги, который Лютер прибил к Замковой церкви Виттенберга четыре века назад»[12]. Человек, назвавшийся поклонником Джекобс, отправился туда, где она жила в Нью-Йорке и в Торонто, сказав, что для него, «городского сумасшедшего», «это было сродни путешествию в Грейсленд и Тупело[13] в штате Миссисипи»[14]. В статье «Общество Святой Джейн» Мариана Могилевич после смерти Джейн написала: «не удивительно, что процесс канонизации Джекобс начался сразу же, не было потеряно ни минуты времени»[15]. Когда протестующие захватили Уолл-Стрит, экономист Сэнди Икеда спросил: «Что бы сделала Джейн Джекобс?»[16] И когда Стюарта Бранда, создателя «Каталога всей земли», библии контркультуры 1960-х годов, спросили, кем он хотел бы быть, если бы не был собой, он выбрал Джейн Джекобс, «леди Венеция, XV век. Лучше не бывает»[17].

По отдельности эти свидетельства могли бы быть интригующими, но все вместе они заставляют нас задуматься: можно восхищаться Джейн Джекобс, как я, и все же утомиться от такого нагромождения восхвалений или заподозрить что-то; попытка вникнуть в суть реального человека не выиграет от такого преувеличения. Сейчас нам не надо решать, действительно ли Джейн Джекобс «миссис Инсайт»[18], действительно ли она самый влиятельный урбанистический мыслитель всех времен или заслуживает более приземленной, человеческой мерки. На самом деле, как мы увидим, множество ревизионистов ставят под вопрос те или иные грани наследия Джекобс. Мы можем обнаружить в такой героизации по крайней мере один прочный факт: среди тысяч архитекторов, урбанистических активистов, городских планировщиков, экономистов, жителей города в целом и светочей независимой мысли Джейн Джекобс видится персоной выдающейся; иногда то, что она сказала или как она это сказала, вызывает не спокойное, уважительное восхищение, а воодушевление и благоговение; многие, прочитав ее книги (или прослушав ее выступления) стали ее сторонниками или фанатичными поклонниками.

Вперед