Данный весьма печальный и одновременно поучительный исторический опыт не мог не отразиться на характере подходов к использованию «военной машины» ФРГ – тем более что на протяжении всей своей политической истории она стремилась последовательно подчеркнуть глубокие отличия от Третьего рейха во внутренней и внешней политике. Историческая ответственность за агрессию определила, во-первых, отказ от развёртывания бундесвера за пределами государственных границ ФРГ – де-факто он сохранялся до 1991, де-юре – до 1994 г.[12] Этот рубеж – время, когда уже объединённая ФРГ стала использовать свои войска как вне зоны ответственности НАТО (в основном для борьбы с угрозами нестабильности, особенно исходящими из зон вооружённых конфликтов), так и внутри неё (в военно-тренировочной деятельности и демонстрации присутствия). Во-вторых, это стремление истеблишмента ФРГ минимизировать число случаев боевого (силового) применения бундесвера. В годы предшествующей «холодной войны» такая возможность де-юре допускалась только в случае перерастания конфронтации в «горячую». В условиях крушения постбиполярного миропорядка германские вооружённые силы стали использоваться в силовых операциях несколько шире: дважды (1995; 1999) силы люфтваффе были задействованы в военно-воздушных операциях НАТО на постюгославском пространстве, что стало важным фактором утверждения ФРГ в положении региональной державы. В XXI в. несколько раз наличествовало точечное боевое применение сил специальных операций (ССО), притом не декларируемое официально, в зонах боевых действий на Среднем и Ближнем Востоке (Афганистан в начале 2010-х годов, Сирия и Ирак в середине 2010-х годов[13]). Эти факты уместно рассматривать в качестве «пробных шагов» на протяженном пути утверждения ФРГ в положении полновесного глобального игрока. Однако доминирующими оставались небоевые формы использования войск – для решения задач по миротворчеству и поддержанию мира; военно-тренировочной и консультационной деятельности; охране коммуникаций, особенно морских. Наконец, в-третьих, с момента создания бундесвера существовали ограничения его развития: «потолки» количественного (прежде всего, численности военнослужащих) и качественного (добровольный отказ от производства, владения и распоряжения ядерным, биологическим / бактериологическим и химическим оружием) характера. Притом если Западная Германия принимала данные обязательства только перед «западными державами» (в Парижском соглашении от 23 октября 1954 г.[14]), то уже объединившаяся ФРГ – в отношении не только них, но и СССР (в Московском договоре от 12 сентября 1990 г.)[15].

Однако наличие данных ограничений (де-юре и в значительной степени де-факто носивших форму добровольных) отнюдь не означало отказа ФРГ от создания и развития своего военного потенциала в принципе. Он был важен как значимое, хотя и не особенно подчёркиваемое (что тоже являлось своеобразным ограничением), подтверждение державных амбиций Боннской (1949–1999), а затем и Берлинской (с 1999 г.) республик[16]. Иллюстрация этого – проведение между 1949 г. и серединой 2010-х годов трёх военных реформ, направленных на воссоздание и совершенствование одной из передовых «военных машин» в мире. Притом важно подчеркнуть важнейшее внешнеполитическое отличие преобразований войск в ФРГ от осуществления этих шагов в германо-прусском и прусском государстве. Наличие отмеченных выше ограничений (которые неизбежно учитывались при планировании и проведении реформы) сочеталось с органичным интегрированием Федеративной Республики Германии в состав Евро-Атлантического сообщества в целом и круг «западных держав» (США, Великобритания, Франция) в особенности.