Целью проекта было не просто развить таланты, но и искусственно усилить их мозг, сделав его устойчивым к перегрузкам при синхронизации с кораблём. Процесс был долгим и мучительным. Детей подвергали бесконечным тестам, тренировкам, а затем и экспериментальным процедурам, которые должны были расширить их когнитивные способности. Импланты вживлялись в зоны мозга, ответственные за логику и пространственное мышление, превращая сознание в живой интерфейс. И некоторые не выдерживали – их мозг буквально «спекался» при попытке соединиться с системой. Но Совет быстро замял все эти инциденты.

Максимилиан был одним из тех, кто прошёл этот путь и выжил. Несмотря на украденное детство и необратимые изменения мозга, он сохранил редкое жизнелюбие – удивительное для его профессии. Он мог разрядить обстановку в самый напряжённый момент, и это делало его незаменимым не только как штурмана, но и как друга.

Внешне он был очень худощав, с тонкими чертами лица, которые выдавали интеллект. Его тёмные, слегка растрёпанные волосы всегда казались немного неухоженными, придавая ему вид вечного студента.

– Я слышал, вам всем всыпали по капитанскому заду, – произнес Максимилиан, его голос звучал с лёгкой насмешкой. Он сел на ступеньки возле двери. – Видимо, знакомство с новым начальством не задалось?

Эмерик вздохнул, вытирая лицо полотенцем. Его тёмные растрёпанные волосы, упали на лоб.

– Это ещё мягко сказано, – ответил он, садясь рядом. – Страшно представить, каково служить у него на корабле. Он, наверное, устраивает порку за любое нарушение субординации.

Максимилиан усмехнулся, его глаза блеснули озорством.

– Тогда я бы не хотел оказаться у него в подчинении. Меня, я уверен, он бы выкинул в шлюз.

Они оба рассмеялись. Максимилиан был одним из немногих, кто позволял себе своевольничать перед Эмериком, и, если быть честным, капитану это нравилось. Штурман был не просто членом экипажа – он был другом, которого ему действительно не хватало.

– Что тебя тревожит на самом деле? – спросил Максимилиан, его голос смягчился.

Эмерик задумался.

– Не знаю. Мне всё это не нравится. Как Рихтер вообще узнал о пропажах, если только что вернулся? Почему адмирал ничего не заметил?

Максимилиан пожал плечами, его пальцы непроизвольно дёрнулись – признак подключения к корабельным системам.

– Не заметил или не хотел замечать? До бедняков мало кому есть дело.

– Тогда зачем это Райхерту? Он у нас птица высокого полёта.

– Птица-ласточка, – ответил штурман. – Такие водились на Земле, летали низко перед дождём.

– Тогда надеюсь, этот дождь не накроет нас всех.

Они замолчали, каждый думая о своём. Перспективы маячили не радужные: Эмерику пришло оповещение от Айзека – помощник ждал его на мостике. Наконец тягостному ожиданию пришёл конец.

– Похоже, Айзек закончил с данными. Пора его навестить, – Эмерик встал и протянул руку Максимилиану.

– Пойдём. Только предупрежу: если он опять будет занудствовать – однажды не откроет дверь своей каюты.

Эмерик оделся, и они вместе вышли в длинный коридор. Стены, собранные из матового металла, складывались в угловатые геометрические узоры; их освещали динамические светодиодные ленты, излучавшие голубоватое свечение. Вдоль стен тянулись интерактивные панели – сенсорные экраны с бегущими данными и мигающие индикаторы систем жизнеобеспечения. Воздух был прохладным и стерильным, будто сам корабль дышал через фильтры, напоминая, что за сталью скрывается сложный механизм, вечно балансирующий между функциональностью и хрупкостью.

– Ты слышал, что в столице снова перебои с поставками продовольствия? – спросил Максимилиан, не отрываясь от планшета с данными. – Говорят, Совет сократил квоты для Европы.