– Брось!– советовал я.

– Ладно, ох, это опять кто-то из твоих друзей!– он увидел Василь Адреича, спешивщего мне навстречу, – поздоровайся и уходи, выпьешь сам!

– Ну уж нет!– отрезал я, – я не одиночка!

Мы с Василь Андреичем поднялись ко мне. Выпили. Закусили. Закурили.

– Что это у тебя?– Андреич шуршал листами с моими рисунками, сваленными в кучу на углу стола, – надо же! сам рисовал?

– Угу!– ответил я, пережёвывая огурец.

– Молодец!

– Другие так не считают!

– Всё равно, хорошо! Я же говорю, это вещь! – он указал на бутылку, – много хороших людей губит.

– Да! – согласился я, пристально на неё глядя.

– Вот я, тоже, стихи раньше писал, и какие! В стенгазете печатали! Говорили: молодец! Да, были времена!– выдохнул Василь Андреич, опорожнив очередной стакан, – ладно, пойду, надо до дочки заскочить.

 Мы попрощались, и я вновь остался с ним наедине, он молчал, тогда заговорил я:

– Что ты мучаешься, ну не тот я!

– Начальство ошибиться не может!– возразил он, – подумаем, есть кое-какие мысли, спи, завтра пойдем, созрела идея!

– Нет, я порисую.

– Хватит! С этим всё!

– Да ты отдыхай, я сам! – пробурчал я.

Карандаш немного дрожал, я, словно бы слился с ним, отвлёкся от всего совершенно, это было похоже на что-то, на что-то, ни на что! Я рисовал, рука двигалась произвольно, краски ложились легко, чуть-чуть касаясь бумаги. Так не было никогда, что-то будоражило меня изнутри, и это был не он, он спал. Я уже протрезвел, две выкуренные пачки смятые лежали на столе, недопитый чай стыл в стакане, я был возбужден. Будильник показывал три часа пополуночи, последний штрих, всё – готово!

– Эй ты,– позвал я, – проснись!

– Ть,– цокнул он,– чего тебе?

– Да вот, нарисовал…

 Он долго молчал, сглатывая слюну и медленно моргая заспанными глазами. «Ух-тыш!» – прошептал он, – не ожидал!

– Не знаю, как вышло…– у меня не было слюны, сухо и пришлось глотнуть чаю: холодного, горьковатого, вязкого. Сигареты закончились.

– Шедеврально, нужен холст, найдем денег, обязательно, где угодно, как угодно! Я всегда знал, видишь, – шептал он в восторге.

– А ну-ка, великолепно!

– Да, очень похоже, прямо хоть!

– Хоть! Тебе бы только хоть!– он улыбнулся, впервые со второго прихода ко мне в голову. Я радовался и готов был говорить с ним бесконечно, мы и говорили, не замечая наступившего утра, любуясь рисунком свежей бутылки  «Столичной», наполовину опорожненной с кусочком колбаски на грязной тарелке, и пустым, лежащим на гранённом боку стаканом.

РЫЦАРЬ СУМЕРКИ

 Тёплый ветер овевал мягкие равнины, кучерявые облака обрамляли лицо солнца, ветви деревьев замерли, в плотном воздухе разреженным строем наступали сумерки. Не к месту был человек, лежащий на траве. Он видел, взгляд тревожно устремлялся в гущу серых облаков. Его ангел был рядом, светлое лицо омрачалось, под шуршание страниц жизни человека, он быстро шептал молитву. Своею силой пытался перевернуть своего подопечного, он знал – ещё минута и человек умрёт; частицы пищи и выпитое, забьют глотку, душа распрощается с телом.

 Прохожие равнодушно шествовали мимо. Ангел-хранитель напрасно закрадывался в их души, внушая им мысль о помощи человеку. Секунды, крылья изорваны о прутья клеток, в которых прятались прохожие, слёзы и вся их жизнь, человека и ангела, проносится мимо. Словно серый поток тающих снегов в русле весеннего ручья. Взгляд становится стеклянным, замерли первые звёзды, холод неудержимо разливается по клеткам покинутого тела.

 Ангел вздыхает и с душой человека поднимается в небо. Облака будто холмы полей, снежные сугробы. Они летят. Божий суд ожидает их, удивительно легко человеку, больно ангелу. Перемешаны слова, и всё уже можно менять: