– Ты это про тусовку в Переделкино. Они там разве не в девяностые начали собираться?

– Перделкино! – передразнил отец – в девяностые они начали… А ты думаешь он до тех пор с комсомольцами что ли просвещался. Маркса-Ленина почитывал. Он куда, по-твоему, из семьи ушел, странствовать что ли? Хера на двое. Ты не знаешь, и не узнаешь, может. Но так резво с нажитого свинчивают только туда, где малинка послаще. Я с его женой последней Ирой, кажется, когда общался по всем его историям, она рассказала, что он с семидесятых еще сошелся со стремной компанией. Там людям, отбросам так-то, побухать мало было, а надо эдакого было, с гнильцой в общем.

– Так он че прям опасный психопат, выходит? Вы то нас ему в девяностые сбагрили, не боялись? – Глеб с недовольством понимал, что из всей этой массы фактов зацепиться почти не за что, одни общие слова – в больнице дед вроде как не лежал, с кем-то вроде тусил, кого-то укусил – и решил отца раззадорить. Но тот в пику тему неожиданно совсем закруглил.

– Вот че. У меня о Давидыче мнение такое, что он с придурью, понятно, но картину, так сказать, рубит, когда надо. На свадьбу нам знаешь сколько зарядил? Пару машин можно было прикупить. Мы тогда в госпиталь почти все отдали. А так можно было прилично разгуляться. А потом через два года буквально раз, и ничего уже не стоило то состояние, понял. Или вон на днюхи ваши с Вовкой. Тебе лыжи первые прислал норвежские, брату вообще компьютер. Просек? Компов, считай, ни у кого из школоты не было, у Вовки первого появился. С трех школ к нам играть припирались… Это я потом узнал, что шкет с них деньги брал по минутам, устроил бля игровой бизнес. Короче по деду. Псих-то он псих, а логическая цепочка мыслительная прослеживается. И я так тебе скажу. Мужик, он что должен – семью обеспечить, и в союзе особо вопрос то не стоял как именно, там чего, у каждого мужика почти мужицкий нормальный заработок. Кроме деда твоего. Но он притом всегда при деньгах был и маму всегда поддержать мог, хотя из семьи еще когда свалил. Так что претензий у меня к нему нет. Чего тут еще мусолить. Хочешь к нему заехать, дерзай, ты мужик взрослый. Только мать этим не донимай. У них с дедом отношения особые, так пусть и будет.

Не успел отец договорить, как лязгнула дверь.

– Мальчики, давайте к столу – тихо позвала мама.

Вилки наизготовку, ножи – в штыковую. Тянутся над тарелками кулачки с приборами. Как-то очень собранно, стеснительно, даже намуштровано, будто не домашнее застолье, а игра в аристократизм. Один отец сидит неподвижно во главе, блестя рюмкой, ожидая, когда приземлятся все колбасные лепестки, все салатные горки. Странно меняются традиции, подумалось. Шестеро наигрывают по стеклу, как в оркестровой яме, такой секстет. Очень соблазнительное словечко. Шестеро без дирижёра, полная импровизация. Все говорят со всеми, и никто никого не видит, глаза сосредоточены на посудном лабиринте. Вываливаются на скатерть кукурузные зерна в подливке, всплескивают сорвавшиеся маслины. Никого бы не задеть, не испачкать. Со всех сторон температурный жар Глеба подпирает дыхание, тепло тел, разгоревшихся духов, и его болезненность словно растворяется в семейном хоре.

– Вовуша, сынок, открывай шампанское!

– Давай, Вов, нагреется же!

– Шапочку аккуратней придерживай.

– Не шапочку, мам, а плакету.

– Как?… Плакету?

– Хорош, выделываться, Вов, открывай!

– Ну ты придумаешь тоже, а проволочка как тогда называется?

– Ой, да ничего он не знает, Виктория Глебовна, на Ютубе подсмотрел и теперь умничает.

– А вот нифига. Мы на курсах сомелье изучали. Подтверди, солнышко…