Интересно, во сколько обошёлся владельцу участочек рядом с такой красотой.

— Я сейчас приеду, — слышатся быстрые шаги. — С текучкой я закончила, остальное подождёт до завтра. Только такси вызову.

— Нет.

Звучит резко. Возможно, слишком, и, раздражённо потерев переносицу, я вспоминаю недавнее: «И мне её уже жалко» от Ника. А гнетущая тишина в трубке только усугубляет веселье.

— Ань, тебе нет смысла сюда ехать, — пытаюсь я натянуть хилые аргументы на глобус. — Крис увезли в родзал, сколько продлится эта коляска — неизвестно. Был бы Ник доступен, меня бы здесь тоже не было. Но пока не объявится братец, мне придётся торчать в больнице. Зато тебе незачем мотаться туда-сюда. Крис даже поддержать не получится, ей сейчас слегка не до того.

Вздохнув, разворачиваюсь спиной к елям и опираюсь о подоконник. Чтобы встретиться взглядом с мышкой, что устроилась в кресле боком и теперь внимательно за мной наблюдает. Поднимаю бровь, отвечая ей таким же взглядом.

А в трубке по-прежнему тишина.

— Ты не хочешь, чтобы я приезжала.

И, увы, это не вопрос. Не вопрос, от которого кофе резко приобретает вкус тухлятины.

— Я не вижу в этом смысла, — потому что так и есть. А Мышка здесь исключительно потому, что её нельзя выпускать из вида ни на минуту. — Ань, если хочешь, пожалуйста, приезжай, но…

— Увидимся позже, — холодно перебивает она. — Пока.

И, конечно, отключается. А мне теперь барахтаться в болоте из её обиды, моей вины и моего же идиотизма.

Не выдержав, вспоминаю несколько нецензурных слов. Вслух.

Поднимаю взгляд на мышку, чертыхаюсь. С силой ставлю стакан с кофе, расплёскивая содержимое. Упираюсь руками в подоконник и сверлю взглядом грёбаные ёлки.

Должно же это успокаивать?

— Всё нормально?

Странный вопрос от странной девицы. И если первые сутки после её поимки казались удачей, то сейчас всё чаще закрадывается мысль, что стоило сдать её отцу. Сразу сдать, в первую очередь для собственного спокойствия. И пусть они сами разбираются с побегами, Звягинцевыми и с чем угодно, но без меня.

— Нормально.

Ёлки не помогли.

Ничего не помогло, раздражение росло и сильно хотелось кого-нибудь прибить. Ник подходил на эту роль идеально, но пока братец не объявится в сети, об этом не стоит даже мечтать. Ведь Ник — товарищ увлекающийся, к сожалению, всем, кроме своей непосредственной работы.

И несданный им вовремя акт приёма-передачи вишенкой лёг поверх всего остального взбесившего.

Вот только выходило, что мышки нет в длинном списке моих претензий к миру. Несмотря ни на что, и одно это заставляет крепче стискивать зубы. До скрежета. До треска пластика под руками. До темноты перед глазами от яркого желания схватить её в охапку и продолжить прерванный участковым разговор.

Плодотворно продолжить. Чтобы до срывающегося дыхания, до вакуума в мозгах, до её лихорадочного шёпота, в котором из сознательного — только моё имя. И…

— Кот?

Сначала осознаётся её рука на моём плече. Потом прозвище, которое так не любит и показательно игнорирует Аня.

А потом всё идёт к чёртовой матери.

Стук стакана о подоконник. Тёмный поток всё ещё горячего кофе по белому пластику. Настойчивая трель звонка.

Её испуганный вздох.

Плевать.

На всё плевать, кроме моих рук на её бёдрах. Кроме нежных пальчиков, вцепившихся мне в загривок. Кроме обхвативших меня ног. Кроме её прерывистого дыхания на моих губах.

И это настолько правильно, что крышу срывает всю и разом. Не оставляя никому из нас шансов на спасение или хотя бы передышку.

Убивая меня поцелуем — сумасшедшим, долгожданным и чертовски взаимным. До такой степени, что мышка сама со всей своей эмоциональностью, горячностью и упрямством прижимается ближе. Прогибается в пояснице, откидывает назад голову. Разрешает всё.