Тимн выпрямился, взглянул на вилика открыто и смело.

- Что молчишь, будто твоя глотка набита камнями? – Тот подошёл к нему уже вплотную, вгляделся пристальным зловещим взором. – Отвечай, кто ты такой, чтобы вмешиваться в мои дела?

Беотиец по-прежнему молчал. Но вилику будто и не важно было знать, что скажет стоявший перед ним человек: он тут же закончил свою речь словами:

- Слушай меня: кто бы ни был и как бы себя ни называл, а только знай, что хозяин здесь – я!

Последние слова вилика неприятно поразили Сильвию, хотя отчасти он был прав.

Если бы её спросили, что она думает о Ветурие, ей пришлось бы признать, что он – человек неглупый и вместе с тем циничный; равного же в жестокости по отношению к рабам ему было не найти во всей Сицилии. Сильвия всегда ощущала исходившую от него опасность и не знала, чего от него ожидать: даже в почтительности вилика к господам угадывалось нечто мятежное, вызывающее. Наверное, он не мог примириться с тем, что Судьбой ему уготована участь раба. Он был слишком честолюбив и, пользуясь данной ему властью, мнил себя (к счастью, не юридически!) владельцем Приюта Сильвана.

- Видишь землю вокруг себя? – говорил Ветурий, обращаясь к беотийцу. – Я могу заживо сгноить тебя в этой земле, а могу и помиловать...

Они стояли друг против друга: коренастый, со скошенным подбородком и холодным пронзительным взглядом вилик и рослый темноволосый юноша. Ни единый мускул не дрогнул на открытом мужественном лице Тимна: зловещий намёк Ветурия не только не испугал его, но как будто даже раззадорил.

- Хотел бы я поговорить с тобой на равных, - наконец произнёс Тимн с нескрываемым презрением.

- Ты угрожаешь мне?! – взревел Ветурий. Кровь залила его лоб, щёки и даже белки глаз, загоревшихся неистовой злобой. – Клянусь чёрным скипетром Плутона, я отправлю тебя к манам за твой дерзкий язык!

Беотиец едва успел уклониться от удара – конец плети просвистел у самых его глаз – и теперь стоял, скрестив на груди мускулистые руки; высокий рост позволял ему смотреть на вилика уничтожающе-надменно. Всё в нём – и его поза, и взгляд, и выражение лица, и красноречивое молчание – означало одно: Ветурию брошен вызов. И вызов был принят.

- Сир! Спустить собак! – завопил взбешённый вилик.

Сир, сутулый сириец, с бесстрастным как у изваяния малоазийского демона лицом, окружённый псами молосской породы, натасканными на поимку беглых рабов, не ждал повторного приказа. Беотийца плотным кольцом обступила воющая, захлёбывающаяся от лая собачья свора.

Огромный чёрный пёс с крупной уродливой мордой прыгнул юноше на грудь и едва не свалил его с ног – тот попятился и упёрся спиной в стену амбара. Мгновение – и он сбросил вспенённого охрипшего от лая молосца на землю, ещё мгновение – и на него накинулась вся свора.

Когда Сильвия подбежала к амбару, Сир, также поняв, что рассвирепевшие псы могут разорвать юношу, схватил вожака за ошейник и оттащил в сторону; надзиратели едва уняли остальных.

- ... Поверь, того раба следовало проучить – для вразумления. – Ветурий оправдывался перед Аннией, когда она, узнав о случившемся, вышла из дома. – Впредь уже сам страх перед наказанием удержит каждого из них от непокорности и дерзости. Кнут и колодки, голодный паёк и злые собаки – вот удел всякого нерадивого и строптивого раба!

- А этот человек... чем он-то провинился? – воскликнула Сильвия необыкновенно звонким голосом. Её всю так и трясло от возмущения.

- Как управляющий этого имения я никому не позволю вмешиваться в мои дела, - отвечал Ветурий, при этом не глядя на девушку. – А этот человек... Кстати, а он – кто?