– ноологические (связанные с разумом),

– эстетические,

– этические.

Первые далее подразделялись на телеологические и логические, последние – на моральные и юридические, и аналогично можно было бы разделить вторые. Однако, во-первых, термины этих классификаций противоречат друг другу; во-вторых, вместо того чтобы охватить всё многообразие наших чувств, эти деления лишь сужают их неизъяснимо богатый перечень.

Роль этих явлений огромна во всей духовной жизни, а способность, их порождающая, состоит в том, чтобы стимулировать все силы нашего существа, оказывая им поддержку и помощь в той же мере, в какой сама получает от них содействие и опору. Лишенные ее, мы, будучи окружены тысячами предметов, воспринимаемых множеством способов через органы внешнего чувства, могли бы все замечать, но, оставаясь чистым духом, не испытывали бы ни радости, ни страдания ни по какому поводу. Ничто в мире не вызывало бы в нас влечения; никакое знание не пленяло бы нас, никакая добродетель не трогала, а без эмоций ничто не приносило бы ни удовольствия, ни боли. Все впечатления оставляли бы нас равнодушными; благо не сопровождалось бы удовлетворением, зло – сожалением. Существо, устроенное так – не побуждаемое, не предостерегаемое, не отталкиваемое, – перестало бы быть нравственным и ничем не дорожило бы, ибо без чувствительности не существовало бы всего, что составляет счастье в настоящем и будущем. Не было бы и самой жизни, ибо так жить – значит не жить.

Благодаря чувствительности все факты, ощущения, чувства или идеи становятся источниками радости или страдания, создают для нас предметы восхищения или страсти и побуждают к актам любви или ненависти. Именно она направляет волю к множеству вещей, делающих нас тружениками, поэтами, ораторами, воинами, законодателями, философами, священниками. С ней мы не можем не желать – и желаем непрестанно; мы ищем всегда и волнуемся во всех направлениях. Ибо мы стремимся не только к благу – мы не можем не избегать зла, и один лишь страх перед ним делает нас героями. Побуждать нас через удовольствие и страдание – такова миссия чувствительности, и она объясняет большую часть трудов и свершений нашей судьбы.

Ее роль не сводится к тому, чтобы толкать нас к наслаждениям или уводить от страданий; выше всех ощущений, которые возбуждают или сдерживают нас, есть чувство, которое управляет нами. Это чувство заставляет нас принимать благо, ужасаться перед злом, восхищаться прекрасным и отвращаться от безобразного – оно регулирует жизнь и ставит ее на службу высшим замыслам. Без этого регулятора чувствительность, предоставленная чрезмерному развитию, исказила бы все наше существо и бросила бы нас через крайности во всевозможные ошибки. Даже разум не смог бы обуздать ее капризы без этого противовеса, и ее излишества были бы тем опаснее, чем более непроизвольна ее экспансия.

Масштабы чувствительности и роль чувства, призванного ее умерять, становятся понятны, когда одним взглядом охватываешь все, что она содержит из эмоций в двух противоположных сферах. К сфере радости относятся в бесчисленных формах удовольствие, желания, надежды, привязанности всех видов; к сфере страдания – столь же многообразные оттенки боли, отвращения, страха, ужаса, печали, отчаяния.

И чувствительность не ограничивается рамками, которые отводит ей теория. Напротив, ее область, расширенная природной стремительностью, повсюду соприкасается с владениями интеллекта и воли. Ибо все явления ума и воли отражаются в ней; все радости науки трепещут в возгласе «Эврика!», а все волнения героизма отзываются в «Жребий брошен!». Чтобы оценить всю ее роль, нужно обратиться к самым первичным и потому наиболее показательным фактам – к явлениям, именуемым инстинктами.