Правда, некоторые школы называют теизмом любое учение, которое признаёт высшую мысль, направляющую цель вселенной и взаимодействие её существ. Теизм – это любое учение, которое приписывает этой мысли организацию физических сил и управление нравственными способностями мира. Но теизм, ограничивающийся представлением этой мысли как абстрактной силы, не доходит до сути вопроса и не проникает в сердце человека. Подлинный теизм, когда он доходит до конца, провозглашает не бытие некоей силы, но бытие личного Бога, а когда он стремится достичь сердца человека, он провозглашает этого личного Бога нравственным и разумным существом высочайшего совершенства.

Этой доктрине диаметрально противоположна теория, которая обходится без существования какого бы то ни было направляющего начала мира или разума, управляющего силами материи. Это – атеизм.

Атеизм в одном из своих оттенков допускает закономерное движение в бесконечной игре вещей, называемой Вселенной. Однако он основывает этот порядок на гармоничном согласии лишь присущих природе сил. Этих сил ему достаточно, чтобы объяснить все явления.

Когда же атеизм оспаривает даже эту столь неоспоримую закономерность – что случается в некоторых его наиболее грубых формах – он опирается на гипотезу случая, который, производя все возможные комбинации в движении Вселенной, объясняет даже хаос. Или же он утверждается на своего рода фатальности, столь же необъяснимой в своих последствиях, как и в своем происхождении.

Эти гипотезы, красноречиво опровергаемые данными естественных наук (которые натуралист Гален метко назвал «гимнами Божеству»), ещё убедительнее опровергаются учением наук нравственных и религиозных – гимнами куда более блистательными во славу высшего совершенства.

В самом деле, есть в человечестве нечто более могущественное, чем самое точное знание: это чувство, всеобщее чувство. Между тем атеизм – отрицание личного Бога, нравственного Существа, одним словом, высшего Начала – вызывает у человечества непреодолимое и бурное отвращение. Поэтому эта система, чьё одно имя уже вызывает антипатию и тревогу, редко исповедуется как научная теория, а если и появлялась время от времени в прошлом, то скорее в форме софистических рассуждений или ораторских декламаций. В худшую эпоху греческой философии некоторые риторы произносили речи против богов, но заботились и о том, чтобы произносить речи в их защиту. И всё же среди них не было ни одного истинного философа, а все, кто пренебрегал осторожными оговорками, чтобы не отрекаться от своих теорий, платили за свою дерзость жизнью или изгнанием. Мусульманские Африка и Азия в эпоху своего расцвета обходились со смелыми мыслителями с равной суровостью. Христианская Европа в эпоху Возрождения не всегда поддавалась даже на более или менее искренние заверения, которыми софисты так щедро, но бесплодно разбрасывались. Англия и Франция, вступив на новые пути и желая уважать свободу мысли даже в её крайностях, имели писателей-атеистов, которых терпели во имя провозглашённых в законах принципов, но которых не приняли нравы. Если автор «Системы природы», астроном Лаланд и составитель «Словаря атеистов» могли публично хвалиться своими заблуждениями и излагать их совершенно свободно, то повсюду им так недоставало сочувствия, что их опровержение можно было предоставить всеобщей антипатии. И ещё недавно одних лишь протестов всеобщей совести оказалось достаточно, чтобы осудить тезисы молодой американской миссионерки мисс Уилсон, которая в своих атеистических проповедях проявляла такую полную наивность, что объявляла себя призванной стать благодетельницей человечества, избавляя его от «самой пагубной ошибки».