Действительно, атеизм, сводя человека лишь к нему самому, представляется нам прежде всего печальной гипотезой отречения, ибо лишает нас всякого высшего начала, превосходящего нас – существ, не являющихся первоначалом, – а значит, и всякой опоры во вселенной. Более того, он есть печальное безумие, поскольку Бог есть абсолютная необходимость для мироздания. Гностики, среди множества своих причудливых представлений, создали на этот счет миф, исполненный глубокого смысла. Ангелы, сотворившие человека по своему образу, выпустили его из рук живым, но лишенным того, что было для него столь же необходимо, как жизнь, и что могло исходить лишь от Бога – разумной души. И тогда они вынуждены были обратиться к высшему началу, чтобы завершить свое творение. Они умоляли его о помощи. Он откликнулся; но, ниспослав в душу их создания луч своей божественной природы, сделал его своим творением. В этом мифе заключен ответ на главный вопрос. Без Бога человек – лишь грубый набросок, а теизм – не только чистейшее учение, но и самое неотвратимое из всех. Если что и странно, так это то, что в здравом уме могут возникать возражения против единственного существования, необходимого для всего остального. Оспаривать своего Творца – тем более поразительный акт человеческого разума, что человечество никогда не переставало приписывать себе такового.

Действительно, величайшие умы всех времен были убежденнейшими теологами, а самые просвещенные народы – наиболее религиозными. Там же, где встречаются отрицания, они суть плод нравственного расстройства или схоластических ухищрений, но никогда – естественного порыва или народного чувства. Однако несомненно, что, однажды посеянные в умах, сомнения производят свои естественные последствия: колебания, терзания, споры. И в эпохи, когда они вспыхивают, одна из прекраснейших задач философии – дать человечеству отчет в тревожащих его мыслях, указать ему доказательства величайшего факта, утвердившегося в его сердце и жизни. Ведь величайшие философы доказывали. Величайшие теологи, начиная с апостола Павла, тоже доказывают.

Доказать бытие Бога – значит вложить перст в следы Его стоп, прикоснуться к лону Божию; и Он позволяет всем сомневающимся то же, что Сын Его позволил апостолу Фоме. Но лучше, чем доказывать бытие Бога, – ощутить его, ибо это значит открыть источник всех нравственных благодатей. И чем более это есть дело Божественного домостроительства, тем легче дается человеку. В самом деле, если доказать бытие Бога логическими доводами нелегко, то сердце охотно внимает простому наставлению, не имеющему иной основы, кроме чувства. Возвышеннейшие доказательства, представленные от имени науки, часто производят наименьшее действие, тогда как простейшие обращения к сердцу рождают в нем неколебимые убеждения. Поэтому иные хотели вовсе отказаться от доказательств, полагая, что в этом деле чувство превосходит разум.

Отказывались от доказательств и по другим причинам. Раз мы желаем, чтобы Бог был, раз нам это выгодно, и раз вера в Его бытие, даже будь она заблуждением, есть заблуждение спасительное – значит, следует исповедовать ее всегда и повсюду, не вдаваясь в излишние тонкости. Но то, что мы желаем существования Бога, есть довод в пользу этого существования – хотя и не самый сильный. Во всяком случае, это не доказательство. Из всего, чего мы желаем в течение жизни, даже самого прекрасного, осуществится лишь малая толика. Правда, это личные желания, тогда как бытие Бога есть единодушное чаяние, всеобщий вопль – более того, формальный догмат. Однако из того, что человечество всегда верило в Бога, еще не следует достаточного доказательства Его бытия, ибо оно верило и в тысячи вещей, никогда не существовавших. А поскольку мисс Уилсон еще недавно доказывала, что из всех верований это – самое пагубное, то даже спасительность этого «заблуждения» для всех неочевидна.