Философ Анжелика Демидова
1 глава
– Ну, началось…Широколобый коренастый молодой человек с раздражением смотрел в монитор старого ноутбука, с крышки которого уже давным-давно стёрлось название.
Щёки, изрытые оспинами, нервно подёргивались. Крупный шершавый нос при этом тоже не оставался без движения.
Молодой человек с досадой стукнул по пыльному деревянному столу кулаком и с раздражением захлопнул крышку ноутбука.
– Димка, что ты там опять долбишь? – донёсся из кухни голос матери.
– Мать, отстань, а? – крикнул в ответ Димка и обречённо увалился на старый пошарпаный диван.
Слово «мать» Димка взял у Горького. Димке показалось, что его мать очень похожа на Ниловну своей отвагой и любовью к нему, Димке. Поэтому, детское «мама» ушло в прошлое. Да мать, в принципе, и не возражала. Сейчас она готовила щи на кухне.
В Димкиной комнате воняло копчёной селёдкой и дешёвым китайским одеколоном, которым Димка хотел заглушить запах рыбы, но это не получилось. Димка сам был виноват в этом. Сам притащил в комнату куски селёдки, чтобы не мешать матери на кухне, ведь мать сегодня была выходная и имела право на личное пространство.
По старым тёмно-голубым обоям ползала жирная муха, откуда она взялась, сказать было трудно, ведь жили они с матерью не в глухой тайге, а, как-никак, в самой столице. Наверное, эта муха появилась специально, чтобы окончательно испортить Димкино настроение.
В проёме двери показалась грузная уставшая женщина, похожая на Димку, с таким же мясистым лицом, изрытым оспинами.
Димка лениво повернул в её сторону голову:
– Мать, только не начинай, а? Я ж говорил, что комп давно менять надо. А теперь он сдох и с ним сдохла моя надежда на будущее.
Женщина приподняла верхнюю пухлую губу, готовясь вылить на сына тираду славословия.
– Ну мать, ну по-братски, давай помолчим, а?
А потом, внимательно посмотрев на неё, Димка выдал:
– Как же мало у нас красивых людей в стране. На улице… В метро… много гадких морд. Просто жесть. Те, кто помоложе, ещё ничего. А те, кто постарше, – страшные заезженные непородистые лошади. А мы с тобой, мать, тоже страшные. Да и отец был не красавец, – тоскливо вздохнул Димка.
– Ну ты отца-то не тронь, хотя бы. Он уж как три года там.
Мать ткнула пальцем в направлении потолка.
– А мы с тобой… ну что ж, не мы выбирали, какими нам родиться. Я уж сорок три года живу и плюнула на красоту. За всеми труповозка приедет, и за красивыми, и за уродами.
– Ты права, мать. Мне кажется, что я уж под сотенку здесь таскаюсь по земле, – Димка усмехнулся некрасивыми толстыми губами.
– Ну что ты несёшь опять? – стала раздражаться женщина. – Тебе всего-ничего шестнадцать стукнуло.
– Тебе, мать, не понять меня. Я ж инопланетянин.
– Дурак ты, а не инопланетянин. Иди лучше мусор выбрось.
– Как банально ты мыслишь, жаль мне тебя.
– И чего ты про метро вспомнил? Бываешь в нём раз в год под расход.
– И то верно, – сказал Димка.
Он лениво проскрипел диваном и нехотя поплёлся на кухню за мусором.
Кухня три на четыре – развернуться негде. Справа, у стены – белый стол, с облупившейся полировкой. Он стоял здесь ещё со времён СССР, его покупал дед. Деда уже не было, а стол был. Слева у стены – подобие кухонного гарнитура, уже скрипучее и вонючее.
– Мать, что у нас так везде гадко? Ремонт со времён семидесятых ещё. Жесть же в квартире.
– Я тебе что, миллионерша что ли?
– Ты хоть бы и миллионами ворочала, не стала бы платить за ремонт. Чем богаче чел, тем жаднее. Посмотри в окно и в зеркало, какие там отличия?
– Ну, философ, пошёл, поехал… Насмотрелся фильмов опять.
– Фильм был топовый на самом деле. Включать память о страшных событиях необходимо.
– Да, согласна с тобой, – задумчиво сказала мать.
– А может быть, в нашей нищете виноваты чётные числа? Дом наш под номером 10, школа под номером 16, а магазин твой под номером 40, – перевёл Димка разговор на другую тему.
– Иди уже на помойку, – улыбнулась женщина.
– Мать, ну что за слова? Когда я тебя переучу говорить культурно, – Димка подёрнул плечами.
– Чья б корова мычала… У самого сленг на сленге и сленгом погоняет.
Димка не стал спорить – разговаривать стало лень, взял пакет с мусором и вышел за дверь.
Димку раздражало всё: и маленькая двухкомнатная хрущёвка, и обшарпаная серая пятиэтажка на Просторной с таким же серым двором. А про школу и говорить нечего – мрак, да и только. Она и стояла в таком же мраке на Халтуринской. И ходил Димка в неё дворами. Вокруг одни тополя, то зелёные – весной, то облезлые – зимой. Димка разницы не видел, всё равно – тень и мрак. А куча уроков, которые он не понимал, вгоняли в депрессию. Единственной отдушиной были друзья, физкультура, литература и история. Физкультура помогала быть активным в жизни школы, бороться за её честь с другими школами по мини-футболу, и это давало нарисованные учителями тройки по химии, физике, алгебре и геометрии. А литература и история помогали знать обрывки прошлых культурных слоёв и мыслить философски. Философом Димку звала не только мать. Однажды Димка притащил в гости школьного товарища Лёшку и мать при нём обвинила Димку в философском подходе к жизни. Лёшка усёк, записал себе на корку мозга и в школе растрепал об этом. И кличка «философ» с жадностью въелась в Димку. Его даже учителя так иногда называли, когда были в благодушном настроении.
Учителей Димка не жаловал. Они доставали его частенько дурацкими законами Гука, процессами диффузий, теоремами Пифагора, что Димку просто тошнило от такого количества бесполезных для него лично названий.
Димка смотрел в будущее философски и понимал, что миром рулит случай, и веры в лучшее у него не сформировалось, он слишком реалистично мыслил.
Мать было по-мужски жалко. Она пахала, как папа Карло, кассиром в «Пятёрочке» на Хромова по сменам с 8:00 до 23:00, и, когда была выходная, забывала, какой день недели и вообще, какой месяц.
– Ты скоро с Альцгеймером подружишься, – говорил ей в таких случаях Димка.
– Отстань, дай поспать, – грубила она.
Вообще, они с матерью жили дружно, не было висящей напряжёнки в квартире, от которой можно было орать и грызть стены, и ненавидеть лютой ненавистью сородичей. Так было у Лёшки, но не у Димки. Димка мать берёг. Он знал, как она выматывается, и как с радостью копит ему деньги на кожаную косуху. Но не за косуху он мать любил, а за то, что она в нём души не чаяла, гордилась им и на работе хвасталась, что сын для неё – это всё. Что «всё», Димка был не в курсе, но в этом «всё» была какая-то искренняя составляющая, которая связывала его с ней.
– Мать, гордится-то мной, собственно, нечем, – пытался её образумить Димка. – Я пока иждивенец. Ну, конечно, я не Обломов совсем, но и до Штольца мне как до Китая пешком.
– А зачем пешком-то? – удивлялась мать. – Слетаем когда-нибудь.
– Мать, спустись на землю, и оцени всю реальность происходящего. Мы, не то что до Китая, мы до Геленджика-то не доедем, в связи с нашим нищенским и облезлым положением.
Мать в таких случаях почесывала нос и уходила в другую комнату.
Димка ленивым не был, в свободное время он подрабатывал промоутером недалеко от материного продуктового. Это было удобно тем, что, когда его вечно голодный желудок начинал вопить о помощи уже сильно невыносимо, Димка забегал к матери, и она из-под кассы вытаскивала ему какую-нибудь сладкую булку, на которую Димка накидывался как с голодного мыса.
Потом он получал за листовки свои законные четыреста рублей и снова заходил к матери, совал их к ней в рабочий карман фартука и, с чувством выполненного долга, шёл домой.
Дома всегда было одно и то же: бедность и мрак. Матери некогда было даже убираться в квартире, и Димка пробовал сам это делать. Но ещё советский пылесос не всасывал в себя ничего, а под ещё советским паласом постоянно скапливалась жёлто-тканевая пыль. И Димка забил на уборку, да и полуразваленная мебель подавляла любое желание наведения чистоты. «Толку-то», – оправдывался Димка, когда мать начинала его пилить. «У Обломова тоже грязно было, но жил же человек, и вполне счастливо», – отмахивался он от матери, когда та совсем доставала его.
Однажды Димка, как обычно, шагал по тротуару с работы, и по привычке разглядывал пешеходов, делая выводы про их социальный статус. И вдруг он чуть ли не столкнулся с молодым человеком в чёрной кожанке. Тот не уступил дорогу, хотя шёл по левой стороне, а должен был по правой. Димка тоже не планировал уступать этому хлыщу, – так он его про себя обозвал. Хлыщ резко затормозил прямо перед носом Димки.
– Куда прёшь? – злобно сказал Димка. – Правила поучи дома.
– А у меня нет дома, – беззлобно ответил тот.
Димка опешил. Чего-чего, а такого ответа он не ожидал. Перед ним стоял черноволосый пацан, лет девятнадцати, одет вполне себе ничего, очень даже неплохо. И на тебе – нет дома.
Димка въелся в его глаза. А глаз как будто и не было. Вернее, они были, но совершенно пустые, без чувств и эмоций, и смотрели насквозь Димки, будто, он не стоял тут, на асфальте.
«Наркоман…» – разочарованно подумал он.
– Я не наркоман, и никогда им не был, и осуждаю подобную деятельность среди населения.
«Обалдеть, он мысли что ли читает?» – оглядел его с ног до головы Димка.
– Да, Дмитрий, ты прав! Чтение мыслей является одним из моих основных обязанностей.
