Лина смотрела с молчаливой жалостью, а Настя – с раздражённым «а я тебе говорила, жри и пойдём!» Стукнув кулаком в грудь, Марина подняла лицо к потолку и мелко заморгала, загоняя слёзы назад. Перед глазами всё ещё стоял убийственноспокойный взгляд «девицы Гатауллина». Она могла бы одарить их стол царственным кивком в тот миг, когда смотрела на соседок по комнате.

Но нет – она поприветствовала именно меня.

* * *

– Ладно, ты был прав, – угрюмо протянул Внутренний Спасатель. – Бога всё же нет.

При виде Марины, впрочем, в груди копошилось не раздражение, не злорадство и даже не усталость – а какое-то простое и обыденное, но ещё не ясное чувство.

Оно будто даже не относилось к ней, а было компасом, что куда-то его направит.

Затолкнув поднос с посудой в маленькое окно, Олег направился к столу, над которым Шацкая жонглировала проклятиями в адрес Улановой.

– Ты всё блеяла, что она нам ничего не сделала! Защищала её! Сиди теперь, любуйся!

– Тебе, Настя, она действительно не сделала ничего, – отозвалась Ангелина.

Её лицо выражало усталую и пугливую настороженность – будто она была вынуждена ежеминутно выравнивать общий микроклимат.

Когда уже эта простодушная пампушка поймёт, что этот шабаш не для неё?

От Лины явственно летела крепкая и заботливая энергия материнства.

Казалось, она готова лелеять и пестовать всех и каждого, кому это необходимо.

Шацкая же летела над универом энергией козьего дерьма, которое подбили ногой.

– С ума сойти, – откашлявшись, сипло бросила Марина. – Так его приструнить, чтобы он со мной даже не здоровался. Это надо уметь.

Небрежно опустившись на свободный стул, Олег без приветствия произнёс:

– Его не приструняли.

Марина демонстративно отвернулась, ковыряя ложкой остатки пирога.

У вас предвзятость растолстела; хватит есть бисквиты.

– Он сам решил не здороваться, – сохраняя флегматичное выражение лица, сообщил Олег, избегая желчного взгляда рыжей. – Почему ты не на него злишься?

– У тебя раньше времени адвокатская практика началась? – ядовито рявкнула Измайлович. – Не трать слова, Олег, кидаясь в защиту вашей святыни. Похоже на то, что для меня важны их приветствия?!

Ой, ты что, да нет.

От Марины напористо несло гневным отрицанием, которое явно заполняло её до бровей; похоже, это была единственно доступная ей форма самопомощи.

Только отрицание?

Да куда там. Ещё она была полна злости. Зависти. Уязвлённого самолюбия. Обиды. Но даже и за ними мелькало что-то ещё.

Что-то, что он непременно должен был увидеть, прежде чем уйдёт отсюда.

– За каким-то же чёртом ты подошёл к этому столу, – задумчиво протянул Агрессор.

Что нужно здесь понять?

– Я попрошу о переселении! – сквозь зубы бросила ржавая, злобно ковыряя пальцами правой руки заусенцы на левой. – Нет сил уже терпеть её!

– Хватит, Настя! – урезонила её Ангелина. – Я тебе, возможно, открою секрет, но Вера тебя тоже «терпит»! Так что вы в одной лодке!

«В одной лодке»? В одной лодке.

И в тот же миг мозг накрыло ярким, как солнечный март, осознанием.

Подумать только! Его и Марину его и Марину! внезапно кое-что объединяло.

Так вот от чего он тоже мучился, глядя на Уланову и Елисеенко!

Вот какое чувство Марина прятала и отрицала сильнее всего!

Старое, как мир; едкое, как женское коварство.

Это ревность, Мариш. Это она.

* * *

Сегодня уютная тишина его квартиры походила на липкую паутину.

Вера уже час ходила из угла в угол, то и дело отодвигая шоколадную штору, чтобы посмотреть во двор. Солнце давно спряталось за тучей, ветер усилился, а небо походило на грязный пенопласт.

Отчего-то казалось, что она сильно виновата перед ним.