Он размышлял о предстоящей бойне с абсолютным нежеланием в ней участвовать. В его глазах война была лишь абсурдным фарсом, где люди убивали друг друга по приказу тех, кто сам сидел в тылу, потягивая шампанское и выдумывая новые звания.

«Вот Наполеон, – продолжал Федька, – он же, черт побери, гений. Гений по части того, как убедить миллионы людей отправиться на верную смерть ради его величия. И ведь идут, как бараны! А потом их жрут черви, а он сидит в своем дворце и жрёт устрицы. Справедливость, мать её, налицо».

«Да уж, князь, – протянул один из гусар, – вам бы в философы, а не в гусары. Только завтра ваша философия вам пулю в лоб не остановит».

«А вот это мы ещё посмотрим, – усмехнулся Федька. – Моя философия, брат, – это выживание. И я, знаешь ли, умею выживать. Похлеще любого таракана. Потому что таракан, он тупой, он лезет на свет. А я – я спрячусь в самую глубокую щель. И вылезу, когда вся эта катавасия закончится».

Но несмотря на весь его цинизм, напряжение витало в воздухе, словно невидимая пелена. Каждый гусар, каждый солдат понимал, что завтрашний день станет проверкой на прочность. Некоторые нервно курили, другие чистили оружие, третьи просто молча смотрели в огонь. Федька, хоть и продолжал отпускать свои едкие замечания, внутренне ощущал то же самое предвкушение. Он не любил войну, презирал её, но знал: завтра он будет там. И никто не знал, выберется ли он живым. Эта неизвестность, эта висящая в воздухе угроза, на самом деле, даже немного возбуждала его. Как азартная игра, где ставка – твоя собственная жизнь. А Федька, как известно, был большим любителем азартных игр. Особенно если они были на грани фола.

Глава 5: Бородино. Хаос и нелепость

Утро Бородина наступило с предательской тишиной, словно сама природа затаила дыхание перед неминуемой катастрофой. Туман, густой и едкий, стелился над полями, скрывая от глаз многотысячные массы войск, готовых вцепиться друг другу в глотки. Федька, с похмельной тяжестью в голове, но с привычной иронией на губах, наблюдал за этим из своей позиции. Воздух пронзила артиллерийская канонада. Загрохотало так, что, казалось, земля разверзлась.

«Ну, началось! – прохрипел Федька, прячась за невысоким бруствером. – Вот она, черт возьми, оперная увертюра к великому спектаклю под названием «Нахуя мы здесь?!» Красота-то какая, а? Прямо как фейерверк на именинах у императрицы, только вместо конфетти – чугунные ядра. И, заметьте, никто не танцует».

Рядом с ним Денисов, несмотря на вчерашние возлияния, выглядел на удивление бодро. Его глаза горели лихорадочным блеском. «Держись, князь! Сейчас начнется такое, что не забудешь!»

«Я и не собирался забывать, Денисов, – Федька пригнулся, когда рядом просвистел осколок. – Я даже запишу это в своих мемуарах, назвав главу «День, когда Федька Щукин понял, что он не любит грохот». Хотя, если быть честным, я это понял ещё в детстве, когда нянька уронила на меня медный таз».

Хаос Бородинского поля был невообразим. Дым от пушек и ружей окутал всё вокруг, превращая окружающее в сюрреалистическое полотно. Временами сквозь завесу проглядывали силуэты несущихся кавалеристов, вспышки выстрелов, падающие солдаты. Звуки сливались в один оглушительный рёв: крики раненых, лязг штыков, топот тысяч ног, команды офицеров, тонущие в этом аду.

Федька, оказавшись в самом пекле, пытался выжить, проявляя нелепую отвагу, граничащую с безумием. Он перебегал от одного укрытия к другому, избегая столкновений, но при этом умудряясь выглядеть так, будто он на поле боя – всего лишь случайный зритель, зашедший на экскурсию и слегка заблудившийся. В какой-то момент он увидел, как прямо на него несётся группа французских кирасиров.