«Ну что, братцы, – провозгласил Федька, поднимая очередную кружку, – за то, чтобы эти чертовы французы сдохли от поноса, а не от наших пуль! А мы тем временем выпьем за всех красавиц, которые нас ждут. Или не ждут, но пусть попробуют не ждать!»

Застолье длилось до самого рассвета. Федька, несмотря на все свои пороки, обладал завидной выносливостью. Он перепил большинство гусар, отпустил больше колких шуток, чем любой из них, и даже умудрился соблазнить местную трактирщицу, которая, кажется, уже давно не видела таких «приличных» кавалеров. Его попытки соблазнить местных дам, несмотря на военное положение, были, в общем, успешны.

На следующее утро, когда солнце еле-еле пробивалось сквозь завесу тумана, Федька, с раскалывающейся головой, но в неизменно приподнятом настроении, выбрался из палатки. Денисов, выглядевший ненамного лучше, хлопнул его по плечу.

«Ну что, князь? Как ночь прошла? А то я что-то смутно помню…»

«Ночь прошла так, Денисов, как и должна проходить ночь у настоящих гусар, – хмыкнул Федька, поправляя волосы. – С пьянством, песнями и… ну, ты понял. Главное, что живы остались. И голова на месте. Хотя вот за это я бы поспорил».

Он огляделся по сторонам. Лагерь потихоньку оживал. Солдаты пили утренний квас, дымились костры, и вдалеке слышались команды офицеров. Несмотря на вчерашний разгул, чувствовалось, что война не дремлет. Она ждет. И скоро она покажет свое истинное лицо, куда менее веселое, чем этот гусарский кутеж. Федька это понимал. Но пока… пока он наслаждался моментом. Он был здесь, среди этих бесшабашных парней, далеко от скучного Петербурга и надменных аристократов. И это было, черт возьми, почти счастье. Почти.

Глава 4: Перед бурей

Нарастающее напряжение перед Бородинским сражением ощущалось в воздухе так же явно, как запах навоза и несвежего супа в гусарском лагере. Каждый день приносил новые слухи, одни страшнее других, другие смешнее первых, но все они сводились к одному: скоро будет мясорубка. Или, как выразился Денисов, «такая ебатория, что даже черти в аду подавятся». Федька, с его циничным складом ума, не мог не согласиться с такой формулировкой.

«Ну что, братцы, – вещал он вечером у костра, потягивая из фляги нечто подозрительно похожее на разбавленный спирт, – вот и дождались мы, дураки, момента истины. Или, как говорят философы, кульминации этого абсурдного балагана. Завтра, по всей видимости, нас будут бить. Или мы будем бить. В общем, кто-то кого-то побьёт. И, чувствую я, это будет не пикейный жилет, а что-то посерьёзнее».

Гусары смеялись, но смех этот был нервным, как предгрозовой ветер, завывающий в прогнивших трубах. Разговоры о Кутузове и Наполеоне не смолкали ни на минуту. Кутузов, старый, грузный, с одним глазом, казался для них не то мудрым дедом, не то хитрым лисом, который точно знает, что происходит, но не торопится ни с кем делиться своими мыслями.

«А Кутузов, говорят, спит большую часть дня, – заметил кто-то. – Может, он во сне с французами договаривается? А мы тут, как лохи, в бой лезем».

«Да он просто старый лис, – отмахнулся Денисов. – Ему и спать не надо, он и так всё про всех знает. И про Наполеона, и про нас, и про то, куда завтра наш Федька от пуль прятаться будет».

Федька же, услышав это, картинно возмутился. «Не смей, Денисов, богохульствовать! Я – человек чести! Я буду прятаться не от пуль, а от бессмысленной смерти. Разницу, надеюсь, улавливаешь? Одно дело – геройски погибнуть за Отечество, другое – получить свинца в задницу от какого-нибудь занюханного французского крестьянина, которому Наполеон наобещал золотых гор. Это, брат, унизительно. И крайне неэстетично».