Еще на подлете, увидев сияющую лаву колец вокруг города, она устрашилась своего решения; даже с огромной высоты он поражал своими размерами. Но у нее был план: она желает получить свободу, которую могут дать только деньги. Не для побрякушек или дурацких дорогих платьев – она хотела уехать далеко, как можно дальше от людей, которые называли себя ее родителями; от тех, кто должен был защищать и беречь ее, а вместо этого пропал в геенне столичной жизни; уехать, чтобы ее невозможно было найти, нельзя было даже дозвониться, начать всё сначала, как можно дальше от всех.

Когда она думала об этом, на ее израненную душу проливалась живая вода, и на мгновение тушила мучительный огонь и облегчала ту немыслимую боль, которую она испытывала.

В том бабушкином доме она чувствовала себя запертой, как птица в клетке, этот страшный город – ключ, чем ближе она к нему, тем острее становилось это ощущение. Другого пути к исцелению, кроме «побега», она не видела. Пассажирский рукав присоединили к борту, и Поля уверенной походкой проследовала в новую реальность…

…которая оказалась созданной именно для нее! Ее стойкость перед соблазнами большого города давала ей огромную фору перед сверстницами: пока остальные участвовали в «смотринах на бесконечной ярмарке невест», для которых замужество составляло главную цель в жизни, она поступила на службу в крупную технологическую компанию.

Вечерами Поля изучала португальский язык и паленкеро (находящийся на грани исчезновения креольский язык на испанской основе, на котором говорят в Колумбии), выискав в интернете уникальные учебники, чувствуя себя спасительницей редких наречий.

Ее крохотная мансарда в величественном доходном доме Страхового общества «Россия» 1900 года постройки выходила окном на Сретенский бульвар, и она, чувствуя атмосферу мастерской скульптора Лансере, когда-то находившейся здесь, утоляла свою потребность рисовать. Это служило спасительной отдушиной, никаких ограничений и условностей, только чистые эмоции, никто не укажет на их правильность или уместность, этот непостижимый акт творения, в котором она растворялась, раз за разом проживая свою боль, излечивал ее. Она давно, с того самого момента, как окончила художественную школу, не рисовала с таким удовольствием.

Кроме основного плана у нее имелся еще один, маленький планчик, желание его реализовать сидело так глубоко внутри, что отказаться от него она была не в состоянии. Если бодрая столичная жизнь, прожевав, все-таки выплюнула мать, то с отцом она не говорила с тех пор, как ей исполнилось девять лет, даже по телефону.

Противоречивые чувства не давали определиться: чего же она хочет?

Поле страшно хотелось увидеться с отцом, чтобы сказать ему, насколько он ей безразличен, и больше никогда не видеть его, потому что он заслужил это; она чувствовала свою правоту, но лучше от этого не становилось, на душе было гадко, и она с трудом сдерживала слезы, пытаясь спрятать ожидание встречи как можно глубже. Но там, в этой темной глубине, сидела маленькая измученная девочка, которой остро его не хватало.

Еще там, на том злосчастном заборе, она, пытаясь хоть как-то объяснить разлуку с родителями, представила их среди волшебного эльфийского народа, который отправился в опасные странствия, но по дороге заблудился и попал в беду. И в своем детском прозрении она была не так уж далека от истины.

Перебравшись в столицу, молодые дарования начали каждый свою насыщенную жизнь. Он с утра до ночи пропадал на студии, познавая музыкальные азы, а она жила в режиме спортсмена: репетиции, обучение и снова репетиции.