– Мне нравится слушать музыку и смотреть, как другие танцуют, – со всей искренностью призналась Камилль. – А месье Бертран говорит, что мои рисунки весьма многообещающие.

– Что ж, мир изменился, – произнесла бабушка с видом полной капитуляции, – так что, возможно, все это уже не имеет значения. Да и друзей у нас не так много, как раньше.

Камилль знала, что записная книжка бабушки стремительно сокращается, все имена на плотно исписанных страницах вычеркиваются, а письма на бланках с выгравированным фамильным гербом возвращаются нераспечатанными. Похоже, дедушка из-за многочисленных долгов окончательно разрушил свою репутацию.

– Скорее всего, тебе никогда не придется заправлять слугами или вести домашнее хозяйство, – продолжила бабушка. – Мне давно следовало смириться с этим. Ты должна научиться другим, более практичным вещам.

Уроки этикета, танцев и музыки прекратились. Занятия по рисованию с месье Бертраном нравились Камилль больше всего, ей было жаль, что и от них пришлось отказаться. Однако, по крайней мере, у нее остался запас художественных принадлежностей, поэтому Камилль вполне могла заниматься самостоятельно.

Бабушка послала за мадам Трамбле, которая приехала на поезде из Тулузы. Она учила Камилль готовить и заниматься бытом. Простые традиционные блюда, ничего вычурного. Рассказала, как определить, свежие ли ингредиенты, какие куски мяса использовать для тушения, а какие – для жарки. С прагматизмом женщины, пережившей тяжелые времена, мадам Трамбле показала Камилль окрестности.

– А вот щавель. Не стоит платить за то, что любезно предоставляет мать природа, – наставляла мадам Трамбле. – Он делает вкус супа более пикантным.

Камилль научилась разбираться в грибах, собирать листья одуванчика и щавеля для салата, а также шиповник для чая. Она узнала, как правильно мариновать семена настурции, чтобы использовать их вместо каперсов, и как развешивать пучки трав в погребе для подсушки.

По вечерам бабушка и мадам Трамбле сидели у окна в гостиной, шили и предавались воспоминаниям. Камилль часто слышала, как они разговаривали и смеялись до поздней ночи. Две пожилые женщины уже не относились друг к другу как к хозяйке и служанке, их отношения из формальных превратились в дружеские. Мадам Трамбле уехала, когда сын написал очередное письмо с просьбой вернуться.

Камилль казалось, что бабушка сдалась и окончательно смирилась с тем, что ее семья не сможет выбраться из благородной бедности, – по крайней мере, при ее жизни. После отъезда мадам Трамбле старушка стала угасать, мыслями все чаще возвращаясь во времена молодости. Когда Камилль везла ее в город на маленькой двуколке с запряженным в нее пони, бабушка больше не разражалась горькими тирадами, стоило им проехать мимо шато. Она не сетовала на долги мужа, на бессердечных банковских работников и на то, как не уважает благородное происхождение шато его новый хозяин. Она даже не глядела на свой старый особняк.

Однажды бабушка попросила Камилль свернуть в ворота шато, так как им пора домой. Когда внучка напомнила ей, что особняк им больше не принадлежит, старушка нахмурила брови, пытаясь вспомнить. Ее лицо исказилось от горя, но лишь на мгновение, а затем она выпрямилась с привычным достоинством и больше не выражала никаких эмоций.

После нескольких подобных инцидентов Камилль выбрала иную тактику.

– Мы поедем в шато чуть позже, бабушка, – говорила она. – Сейчас нам нужно съездить в город за покупками.

Или сходить на почту, чтобы отправить важные письма. Или встретить кого-нибудь на вокзале. Неважно, какую отговорку Камилль придумывала, бабушка забывала ее через пару минут.