Генерал рявкнул в рацию: «Космополк! Готовность Альфа! Цели идентифицированы! Огонь на поражение!» Его голос дрожал от ярости и страха.

«Нет!» – крикнула Крымова, перекрывая сирену. Она вцепилась в край стола, ее костяшки побелели. «Выстрел – это то, что они показали! Разрушение! Это спровоцирует…»

«Молчать, доктор!» – рявкнул генерал. «Объекты над стратегическими объектами! Это акт агрессии!»

На экране с камеры над Чернобылем одна из «Капель» раскрылась. Не как цветок, а как… рана. Из нее вытекло не одно существо. Десятки. Хрупкие, прозрачные, с мерцающими золотыми сердечниками фигуры. Они парили над Рыжим лесом, над руинами Припяти. Не атаковали. Не строили. Они… плакали.

Не слезами. Из их стеклянных тел стекали струйки той же светящейся, золотистой субстанции, что составляла их внутренности. Капли падали на отравленную землю, на ржавые крыши, на иссохшие деревья. И там, где они падали, происходило чудо. Радиационный фон на датчиках не падал мгновенно до нуля. Но… земля под каплями светлела. Исчезала мертвенная желтизна, уходила черная копоть. Появлялся… чистый серый камень. И на этом камне – крошечные, едва заметные отпечатки. Как будто детские пальчики коснулись его на мгновение.

«Они… исцеляют?» – ахнула Марина, подходя ближе. Сердце бешено колотилось. «Они поглощают боль? Радиацию? Яд?»

«Или концентрируют ее в себе?» – хрипло спросил Игорь. Он смотрел не на экран, а на камень в контейнере на столе. Отпечаток на нем светился теперь мягким золотым светом, синхронно с падающими каплями на экранах.

Внезапно камень взорвался светом. Не взрывом разрушения, а ослепительной вспышкой чистой, холодной энергии. Контейнер не выдержал – сверхпрочное стекло треснуло с тихим звоном. Камень не разлетелся на куски. Он просто… растворился. Превратился в облачко золотистой пыли, которое медленно осело на стол, оставив лишь слабый мерцающий след.

В тот же миг на всех экранах происходящее в очагах резонанса изменилось. Существа над Чернобылем, над Фукусимой, над всеми другими местами… замерли. Их внутреннее золотое свечение стало невыносимо ярким, ослепляющим даже через камеры. Они подняли свои хрупкие конечности к небу, будто в последнем вопросе или мольбе.

И начали рассыпаться.

Не как первое существо в долине Узоров. Это было грандиознее. Тысячи, миллионы сверкающих кристалликов – золотых, синих, алых – поднялись в воздух над каждой раной Земли. Они кружились, как снегопад, наоборот, поднимаясь вверх, образуя гигантские, мерцающие колонны света, уходящие в ночное небо. Это было одновременно потрясающе красиво и бесконечно печально. Каждый кристаллик был слезой, каплей концентрата боли, уносимой прочь.

«Космополк! Цели… Цели исчезают!» – растерянно доложил кто-то в рацию генералу. Тот молчал, уставившись на экран, лицо его было серым.

Над Чернобылем, там, где падали золотые капли, остались островки чистой земли с серыми камнями. И на каждом камне – крошечный, но отчетливый отпечаток детской руки с тонкими пальцами. Как памятники. Как напоминание.

В бункере воцарилась гробовая тишина. Слышен был только гул вентиляции и прерывистое дыхание людей. Сирена замолкла. Красные пятна на карте погасли. Осталась лишь карта Земли, освещенная лунным светом и… усеянная сотнями новых, слабо светящихся точек там, где упали последние кристаллы «слез». Над океанами, над пустынями, над горами – везде, куда унес ветер этот пепел боли.

«Они… ушли?» – тихо спросил Семен. В его голосе не было восторга, только опустошение.

«Они… отдали себя, – прошептала Марина, глядя на мерцающий след на столе, где был камень. – Концентрат нашей боли… они унесли его. Рассеяли. Но не уничтожили. Просто… разбавили. Развеяли по ветру. По всей планете.» Она подняла глаза на Крымову. «Они были слезами Земли. И Земля… выплакала их.»