«Может, потому что боль – она хрупкая штука, – неожиданно глубокомысленно заметил Игорь, ковыряя вилкой безвкусную тушенку. – И кричать о ней громко – последнее дело. Просто показать и… рассыпаться. Чтобы запомнилось.»

Однажды ночью Марину разбудил тихий звук – будто кто-то ронял мелкие камешки. Она подошла к двери – звук доносился из коридора. Осторожно заглянув в глазок, она увидела Крымову. Доктор стояла в пижаме и халате, без обычной брони компетентности. Она держала в руках тот самый камень с отпечатком, который теперь был помещен в прозрачный контейнер из сверхпрочного стекла. Крымова смотрела на отпечаток не как ученый на артефакт, а с какой-то невероятной, почти болезненной тоской. Ее пальцы в нервном движении постукивали по гладкой поверхности контейнера. Марина увидела, как по щеке строгой женщины скатилась слеза. Быстро, украдкой, Крымова смахнула ее и резко повернулась, унося камень прочь, в глубины бункера.

Что она знает? – пронеслось в голове у Марины. Что скрывают в НИЦ «Космос»?

Прошла неделя. Напряжение в бункере росло. Прибыли новые люди – военные с погонами высокого ранга, замкнутые ученые с чемоданами, полными схем и отчетов. По коридорам носились шепотки: «Артефакт проявляет активность…», «Нулевой результат по всем анализам…», «Попытка лазерного сканирования вызвала… аномалию в соседнем блоке…».

Как-то утром их вызвали не в кабинет, а в большой зал с экранами и пультами управления – центр управления бункером. В центре зала, под яркими лампами, на столе стоял контейнер с камнем. Рядом – Крымова, бледная, с тени под глазами, но собранная. Рядом с ней – генерал с лицом, высеченным из гранита.

«Ситуация изменилась, – без предисловий начала Крымова. Ее голос звучал хрипло. – Артефакт… камень… не пассивен. Он взаимодействует с окружающей средой на квантовом уровне, который мы не можем полностью отследить. И он… резонирует.»

На огромном экране позади нее возникла карта мира. На ней, как язвы, вспыхивали и гасли красные точки. Камчатка. Потом – зона отчуждения ЧАЭС. Потом – Фукусима. Семипалатинский полигон. Площадь ядерных испытаний в Неваде. Сухие долины Антарктиды, где когда-то бурили сверхглубокие скважины. Три-Майл-Айленд. Каждая точка вспыхивала в такт едва заметному пульсирующему свечению, которое теперь исходило из отпечатка на камне внутри контейнера.

«Что это?» – спросил Семен, завороженный.

«Очаги, – ответила Крымова. – Очаги глубокой, залеченной, но не забытой планетой травмы. Антропогенной травмы. Ядерные испытания, радиационные катастрофы, места варварской добычи ресурсов, нарушившей тектонические пласты… Места, где Земля была ранена наиболее жестоко и безвозвратно.»

«Он… притягивается к этим местам?» – спросила Марина, чувствуя, как холодеет внутри.

Тишину в Центре Управления разорвал пронзительный вой сирены. Экран мигал кроваво-красным. Точки на карте – Чернобыль, Фукусима, Семипалатинск, Невада, Антарктида – не просто пульсировали. Они разрастались, сливаясь в багровые пятна, охватывающие континенты. Одновременно на всех мониторах, показывающих внешние камеры бункера и спутниковые данные, вспыхнули искаженные помехами изображения.

Над Зоной Отчуждения ЧАЭС, над вымершим лесом, пропитанным столетиями радиации, зависло нечто. Не одна «Капля». Три. Такие же стеклянные слезы, переливающиеся в лунном свете мертвой зоны холодным, болезненным сиянием. Над Фукусимой – еще две, парящие над черными волнами, несущими отраву. Над высохшим Аральским морем – одна, огромная, как айсберг. Над выжженными лесами Амазонии – еще…

«Они… они везде!» – прошептал Семен, прилипший к экрану спутниковой карты. Его лицо было белым как мел. «На всех точках резонанса! На всех ранах!»